Рафаэль Хволес
«Портрет сестры Ривки», 1973 г.
Жизни, прожитой Ривкой Моисеевной Хволес-Лихтенфельд, с лихвой хватило бы на нескольких человек; впрочем, лучше бы, чтобы многого из того, что ей пришлось пережить, не было бы вообще – к сожалению, никому не дано выбирать эпоху и обстоятельства, в которых суждено оказаться. Ривке повезло дожить до того дня, когда написанные ею картины, на которых изображены улочки в Иерусалиме, экспонируются на выставках в Вильнюсе (последняя из таких выставок открылась совсем недавно, 16 декабря 2015 года). Семьдесят с небольшим лет назад представить себе это было невозможно: ни того, что будет создано еврейское государство со столицей в Иерусалиме, ни того, что Ривка станет в этом государстве художницей, ни того, что в Литве, где родителей Ривки и трех ее сестер расстреляли в Понарах только за то, что они – евреи, будет создан еврейский музей, где будут чествовать ее саму и экспонировать произведения, созданные ею и ее братом, художником Рафаэлем Хволесом (1913–2002). Однако случилось именно так…
Ривка родилась в Вильно в 1928 году – тогда, до пакта Молотова-Риббентропа, город этот находился на северо-востоке Польши. В детстве она получила хорошее гуманитарное образование, училась и живописи, и игре на скрипке. В семье было шестеро детей, которые меж собой говорили на языке идиш, однако знали и польский; Ривка помнит оба эти языка и поныне, хотя уже более семидесяти пяти лет говорит на других. 18 сентября 1939 года Вильно и окрестности заняли советские войска, языком окружающей жизни в одночасье стал русский. Гротескную агитацию новых властей Ривка помнит до сих пор: «В Советском Союзе все есть, даже завод по производству апельсинов», – всерьез говорили им тогда, и это предвещало мало хорошего. Семье Хволес было, что терять: им принадлежал дом, оставшийся в наследство от дедушки, а также магазин тканей.
В октябре 1939 года Сталин вернул Вильнюс в состав Литовской Республики, что, с одной стороны, должно было существенно повысить популярность его режима в глазах местного населения, а с другой, не имело почти никакого значения, ибо руководство СССР готовилось к захвату всей территории Литвы, как ее «независимой», так и «освобожденной от польского ига» части. В июле 1940 года в Литве под полным контролем советской госбезопасности прошли «выборы» в Народный сейм, к участию в которых был допущен лишь один партийный список – просоветский «Блок трудового народа». Ривке было тогда двенадцать лет, ни в каких «выборах» она не участвовала; она училась в политехникуме на отделении оформительского и декоративно-прикладного искусства. 21 июля Народный сейм провозгласил образование Литовской ССР со столицей в Вильнюсе, 3 августа республика была официально включена в состав Советского Союза.
«Воспоминание
о еврейском Вильнюсе», 1985 г.
24 июня 1941 года власть в Вильнюсе сменилась вновь: город был оккупирован нацистами. 6 сентября 1941 года в Вильнюсе были созданы два гетто, куда были согнаны все евреи города (а было их в то время более шестидесяти тысяч человек, что составляло более четверти городского населения): «большое» и «малое», которые были разделены улицей Вокечю. Семья Хволес вместе с еще четырьмя семьями оказалась в одной квартире в доме по ул. Жиду, 10 в т.н. «малом гетто». «Невозможно описать, что мы пережили, – говорит Ривка Моисеевна спустя почти семьдесят пять лет после описываемых событий. – Жили под страхом смерти, каждый день, каждый час. Ежедневно забирали все новых и новых евреев, которые больше никогда не возвращались к своим семьям. Когда жителей в нашем гетто осталось немного, в конце 1941 года оно было ликвидировано, и мы перебрались во второе, которое находилось в районе улицы Рудининку. Там у нас было убежище в стенном шкафу, который соединял две комнаты, и когда мы слышали на лестнице сапоги «ловцов» из зондеркоманд, то скорее прятались, и нас не нашли». О том, что ждало тех, кого забирали в Понары, в гетто знали хорошо: как свидетельствовал на Нюрнбергском процессе в феврале 1946 года выдающийся идишский поэт Авраам Суцкевер (1913–2010), «в последние дни декабря в 1941 году в гетто приехала подвода с обувью с мертвых евреев, расстрелянных в Понарах, и тогда среди этой обуви я узнал туфли моей матери».
Отец Ривки Моисей Хволес был человеком очень набожным, и даже в 1943 году повторял: «Господь не дал нам погибнуть эти два года, он будет беречь нас и дальше». Мать семейства Хава-Лея чувствовала реальность лучше. В один из дней, когда отец ушел на ежедневную молитву, она сказала своим дочерям Ривке, Софии и Эльке, что им нужно бежать из гетто, только тогда у них есть шанс спастись. Девочкам удалось вырваться буквально в последний момент: 21 июля 1943 г. рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер издал приказ о ликвидации всех гетто на оккупированной территории СССР. К концу сентября 1943 года вильнюсское гетто было окончательно ликвидировано, а его узники были переведены в концлагеря на территории Эстонии, расстреляны в Понарах в десяти километрах к югу от Вильнюса или направлены в лагеря смерти в Польше. Из трех сестер Хволес, несмотря на все предпринимавшиеся ими меры предосторожности и легенду, которую они о себе рассказывали, будто являются полячками, родители которых были репрессированы советской властью, спастись удалось только двоим: Эльку схватили гестаповцы, и она погибла.
Ривка Хволес-Лихтенфельд за работой,
побережье Ашдода, 1959 г.
На протяжении нескольких недель сестры прятались в одном из городских подвалов, а затем познакомились с литовскими девушками, сестрами Ниной и Лидией; когда они направились в деревню Гелюны в семидесяти километрах от Вильнюса (ныне – на территории Беларуси), где в то время жила их тетя, то согласились взять Ривку с собой, несмотря на грозившую им смертельную опасность за укрывательство еврейки (в 1994 г. иерусалимский Центр Катастрофы и героизма Яд ва-Шем признал Нину Балкене и Лидию Петраускене праведницами народов мира). За несколько дней девушки пешком добрались до деревни. Ривка смогла выжить, представляясь вымышленным именем Мария Войшвиловская, постоянно скитаясь и меняя место жительства. Вернувшись в Вильнюс после изгнания оттуда нацистов, она узнала о том, что ее родители и три сестры, в том числе Элька, погибли. Счастьем была весть о том, что выжил старший брат Рафаэль: нападение Германии застало его в Белоруссии, ему удалось эвакуироваться, он работал на железной дороге в городе Горьком – и, вернувшись после освобождения Вильнюса, нашел двух своих сестер.
После войны Ривка продолжала учиться, а также начала работать. Мечта о скрипке осталась мечтой, но, не желая отказываться от музыки, она со своих скудных заработков купила вначале гитару, а затем аккордеон. Кроме того, скучая, когда муж Иосиф играл в шахматы, Ривка сама освоила премудрости древней интеллектуальной игры. Ее успехи потрясали воображение: в 1951 и 1952 годах она стала вице-чемпионкой, а в 1954 и 1955 годах – чемпионкой Литвы по шахматам. Выступала она под фамилией Лихтенфельд, которую приобрела, вступив в брак, но под именем Марии Иосифовны – фальшивые документы, позволившие уцелеть в Холокост, продолжали держать ее за горло и десятилетие спустя после его окончания. Ривка с мужем хотели иметь право быть евреями, жить под своими подлинными именами, и, когда это стало возможным, как выходцы из Польши в 1957 году покинули Советский Союз, вернувшись на «родину». Родина их, однако, влекла другая: спустя два с половиной месяца они иммигрировали еще раз, в Израиль. Их сразу же с корабля привезли в Ашдод, пообещав красивое место на берегу моря – на месте же оказалось, что нет еще ничего, будущий «город-сад» еще только предстояло построить. Сегодня Ашдод, в котором живут двести двадцать тысяч человек – современный город, высотные здания которого видны на многие километры, однако в 1957 году ничего этого не было: на протяжении трех с половиной лет Ривка с мужем жили в хибарке, где не было даже электричества. В свой первый же израильский год Ривка выиграла второй чемпионат Израиля по шахматам среди женщин, однако в Израиле и сегодня крайне сложно прожить доходами от призовых в шахматных турнирах, что уж говорить про то время: никаких денег победительнице турнира не заплатили вообще, даже билеты на автобусы приходилась покупать на свои. У только-только прибывшей в Израиль пары денег не было совсем, и шахматы оказались заброшены. Израильские власти тогда не видели женщин шахматистками, Ривку отправляли на курсы то парикмахеров, то портных. Ее же саму сильнее всего влекло к себе искусство – сохранилась фотография, снятая еще в 1959 году: Ривка стоит на берегу моря и рисует… Когда она говорит, что «настоящий художник всегда немножко не от мира сего», то ей веришь…
Ривка Хволес-Лихтенфельд у себя дома
в Ашдоде, 24 января 2016 г.
Спустя десять лет Ривка поступила в Высшую школу живописи, основанную уроженцем Литвы художником Арье Маргошильским в Тель-Авиве в 1964 году. Там она училась четыре года, а окончив ее в 1972 году, поехала во Францию к брату Рафаэлю, также покинувшему к тому времени и Советский Союз, и Польшу, став одним из ведущих деятелей еврейской культуры в Париже. Ривка приехала в Париж уже дипломированной художницей, но рассказывает, как многому уже после окончания Высшей школы живописи научил ее брат. То, что Рафаэль и Ривка были прекрасными художниками-экспрессионистами, не только выставлявшимися сами, но и участвовавшими в совместных выставках с Шагалом, Мане-Кацем и другими звездами еврейского искусства, не всегда помогало им выжить. «Только мертвый художник может хорошо продавать свои работы», – с горечью говорит Ривка, переживая о том, что большие ретроспективные выставки ее брата в Вильнюсе прошли уже после его кончины в 2002 году. Однако назвать ее художницей незамеченной все же никак нельзя: в 1970-е – 1980-е годы три ее персональные выставки состоялись в Париже, за последние двадцать лет пять ее выставок прошли в ставшем родным Ашдоде, в 2007 г. была организована ее совместная с внучатой племянницей Идой Хволес выставка в Вильнюсе. На полке у Ривки стоит и фотография, снятая двадцать лет назад: когда вновь ставший после убийства Ицхака Рабина главой правительства Шимон Перес приехал в Ашдод, и многолетний мэр города Цви Цилькер подбирал, какой бы подарок преподнести высокому гостю, выбор пал на одну из картин Ривки Хволес-Лихтенфельд!
Ривка прожила в Ашдоде более полувека, и этот город стал не просто местом, где она работала, но и источником художественного вдохновения. Ривка создала лучшие картины, запечатлевшие Ашдод в разные периоды его истории. Когда к пятидесятилетию Государства Израиль мэрия Ашдода выпустила праздничный календарь, включавший двенадцать работ местных художников, то открывался он именно репродукцией картины Ривки Хволес-Лихтенфельд «Рынок в Ашдоде».
«Рынок в Ашдоде», 1993 г.
На этом замечательном полотне, рожденном из множества легких, прозрачных, летучих пятен солнечной и живой палитры, из моря текучих линий и насыщенных, светящихся бликов возникают силуэты людей, гуляющих по оживленной торговой площади в погожий день. Кто-то спешит за покупками, ведя за руку ребенка, кто-то обводит взором многочисленные лавочки, кто-то беседует с продавцом, а кто-то просто остановился и залюбовался пейзажем вокруг – высокими пальмами с пышными кронами и стройными белоснежными громадами многоэтажных кварталов, отливающих золотистыми отсветами полудня и поднимающимися над синими шатрами торговых лавочек и городской зеленью к сиренево-белому небу, подернутому прозрачной тенью нежной охры. А в этюдах, созданных художницей при работе над этой картиной, герои ее сюжета – прохожие, покупатели, продавцы – оказываются ближе к зрителю, и поэтому их красочные и переливающиеся тысячами оттенков фигуры смотрятся еще живее, подвижнее – они будто старательно вживаются в ту роль, которую автор отвела каждому из них в «основной» картине, словно репетируют свое появление на большом холсте. И уже там эта толпа людей в синих, красных, бежевых, голубых одеждах, с пакетами и сумками, и поодиночке, и держась за руки, то останавливаясь, то спеша вперед, красочными пятнами расцветает на полотне, и мириады оттенков, будто тысячи звуков и голосов, заполняют картину, разносимые теплым летним ветерком, который смешивает и растворяет их в единой безудержно-жизнерадостной гамме, вдыхая все новую энергию в это всеобщее бесконечное движение людей, цвета, линий, форм и красок, в эту многоликую и многоцветную круговерть жизни, которая торжествует в каждом обыденном мгновении повседневности, даже если это просто привычный и будничный на первый взгляд полдень на шумном и многолюдном рынке.
«Корабли у берегов Ашдода», 1973 г.
На холсте «Корабли у берегов Ашдода» легкие суда с белоснежными парусами плавно скользят по глади морских волн. Прозрачные, текучие, певучие зелено-голубые краски, оживляемые жемчужно-золотистыми бликами облаков, играют на солнце, смешиваясь, растворяясь в мириадах оттенков и вновь набирая всю полноту цвета, расходясь живописными бирюзово-розовыми, охристо-изумрудными и нежными кремово-салатовыми пятнами и разводами по поверхности теплой, согретой полуденным солнцем воды, которая неспешно качает корабли и их неуловимые, легкие, ускользающие от взгляда отражения. Безмятежная синева бескрайних небес, озаренная безупречно чистой белизной невесомых облаков, которые кажутся такими близкими, почти осязаемыми, отражается яркими и глубокими аквамариновыми и голубовато-бордовыми красками в неспешных волнах, и отблески серебристой дымки в вышине проливаются живыми, радостными брызгами на воду. Буйная, сочная, свежая зелень на берегу переходит в волнующие всплески изжелта-багровых и нежно-салатовых тонов, и все это многоцветье, кажется, настолько красочно и неудержимо, что свет этой палитры достигает и самого неба, заполняя собой все пространство полотна, проникая во все его уголки, от морских глубин до небесной дали, и причудливыми зелено-оранжевыми и бордово-синими узорами расцветая на поверхности прибрежных скал. Море почти неотделимо от неба, горизонт растворяется тонкой и едва уловимой полосой аквамарина, земля плавно переходит в воду, облака опрокидываются в волны, и все повторяется сначала – это потрясающий бесконечный круговорот бесчисленных красок и оттенков, которые смешиваются вместе, озаряя каждый раз все вокруг новым светом, перетекают друг в друга, порождая новые тона, преодолевая все условности преград форм и перспектив, создавая удивительный мир, в котором все живет лишь неудержимой, непредсказуемой и завораживающей поэзией красок.
«Тенистая улица в Иерусалиме»
На картине «Тенистая улица в Иерусалиме» изображена тихая и немноголюдная улочка: невысокие двух-трехэтажные дома из бежевого камня с красными черепичными крышами осеняют узкий тротуар, на который мягко ложатся солнечные тени, а раскидистое дерево с сочной листвой дарит прохладу и покой каждому из немногочисленных путников, проходящих под его щедрыми ветвями. Слева, под навесами маленьких лавочек, неспешно прогуливаются редкие пешеходы, лучи полудня мягко согревают землю, осененную голубыми тенями, а в глубине полотна виднеется желто-бежевый дом с причудливой башенкой и красной заостренной крышей. Стены домов переливаются желтыми, белыми и светло-бордовыми бликами, переходящими в прозрачные и тонкие фиолетовые тени, укрывающие едва различимые сине-коричневые, багрово-серые и порой даже ярко-белые силуэты туристов, проходящих по серо-сиреневому тротуару. Все полотно полно покоя и умиротворения, удивительного живописного всеобъемлющего единения города, созданного человеком, и нерукотворной природы, памяти, хранимой старым кварталом, и мимолетной радости сегодняшнего теплого дня, небесных лучей и земной тени – и над всей этой неповторимой и пленительной поэзией красок и света в розово-золотистом и искристо-голубом сиянии раскрываются манящие ввысь бесконечные дали.
«В Вильнюсском гетто я дала себе клятву, что если мне удастся выжить, то посвящу жизнь искусству», – поделилась со мной сокровенным Ривка. Она сдержала эту клятву, вопреки совершенно не благоприятствовавшим этому обстоятельствам, став крупной художницей. Многие десятки ее полотен останутся с нами навсегда.
Автор благодарит художника Андрея Кожевникова за большую помощь в работе над этой статьей.
