Кладовая памяти Дана Москоны

Он родился в городе Казанлык у подножия Балканских гор, на расстоянии ста с небольшим километров к северо-востоку от Пловдива, 7 июля 1930 года. И он, и его родители, как и почти все евреи Болгарии, смогли спастись в годы Холокоста.
Во время Второй мировой войны нацистская Германия начала оказывать всё более сильный нажим на болгарские власти для пресловутого «окончательного решения еврейского вопроса». году, когда Болгария заключила союз с гитлеровской Германией, все евреи были уволены из болгарской армии. В декабре 1940 года Народное собрание Болгарии приняло Закон о защите нации, который положил начало организованному государственному преследованию евреев в стране. 1 марта 1941 года Болгария присоединилась к государствам оси (Германия – Италия – Япония), после чего немецкие войска вошли в страну.
В июне 1942 года в Болгарии был образован Комиссариат по еврейским проблемам, который 29 августа 1942 года возглавил полковник А. Белев. 2 февраля 1943 года Болгария согласилась выдать немцам евреев из оккупированной ею югославской Македонии и греческой Фракии (более одиннадцати тысяч человек были депортированы в лагеря уничтожения в Польше, где подавляющее большинство из них погибло). 22 февраля 1943 года А. Белев и специально прибывший в Софию помощник А. Эйхмана Т. Даннеккер подписали соглашение о депортации двадцати тысяч евреев. Просочившиеся сведения о том, что около половины общего количества депортированных должны будут составить подданные Болгарии, вызвали сопротивление готовившейся акции даже в правительственной коалиции в парламенте. 17 марта 1943 года правительству была вручена петиция против депортации, подписанная заместителем председателя Народного собрания Димитром Пешевым (1894–1973) и еще 42 депутатами. В защиту евреев выступили также некоторые видные деятели православной церкви, в том числе Софийский Стефан (1878–1957), по инициативе которого Священный Синод послал письмо-протест правительству.
В результате протестов запланированная на 23 марта депортация болгарских евреев (а около девяти тысяч человек уже были собраны в Пловдиве) была приостановлена, а затем отменена. В этом событии незаурядным образом проявил себя митрополит Кирилл (1901–1971), будущий Патриарх Болгарский, который проник в лагерь, в который были согнаны евреи, и заявил, что ляжет под поезд с депортируемыми, если они не будут освобождены. Столкнувшись с подобной волной протестов, царь Борис III принял решение остановить антиеврейские репрессии, заявив немецкому послу Адольфу Беккерле: «Евреи моей страны – ее подданные, и всякое посягательство на их свободу мы воспримем как оскорбление болгарам». После смерти царя Бориса III в августе 1943 года новое правительство во главе с Добри Божиловым (1884–1945) смягчило отношение к евреям, чтобы показать державам антигитлеровской коалиции готовность Болгарии проводить более независимую от Германии политику. В начале 1944 года небольшое число еврейских семей получило разрешение выехать в Палестину/Эрец-Исраэль. Правительство во главе с Иваном Багряновым (1891–1945), пришедшее к власти в мае 1944 года и начавшее переговоры с Англией и США с целью выхода Болгарии из войны, отменило 29 августа все антиеврейские законы и постановления. Иерусалимский Национальный институт памяти жертв нацизма и героев сопротивления «Яд Ва’Шем» признал «праведниками народов мира» заместителя председателя Народного собрания Болгарии Димитра Пешева, митрополита Софийского Стефана и митрополита Пловдивского Кирилла, отметив мужество, проявленное ими при противодействии тогдашнему режиму страны, оценив исключительные шаги, предпринятые ими против депортации болгарских евреев.
В городе Яффо к югу от Тель-Авива, где поселились многие выходцы из Болгарии, имя Димитра Пешева присвоено одной из площадей. Дан Москона прибыл в Палестину/Эрец-Исраэль в 1947 году в рамках так называемой «Молодежной алии», его родители – вскоре после провозглашения государственной независимости Израиля. Первое время будущий художник жил в кибуце Ма’абарот к востоку от Нетании, в 1950–1952 годах служил в израильской армии. После демобилизации жил с родителями в небольшом тогда городке ГанЯвне; не сумев найти там работу, перебрался в Яффо, где, сняв комнату без воды и электричества, устроился работать в мастерскую по изготовлению бронзовых изделий.
Рисовать он любил с детства, но систематически живописи не учился никогда. Переломным в его судьбе оказался 1963 год, когда его родители, посетив Цфат, были очарованы этим городом – и посоветовали сыну побывать в нем. Дан поехал, и этот город запал в душу и ему. С собой у него был блокнот для рисования, и прямо на месте, буквально за пару часов, он сделал с десяток этюдов. Их он тут же и показал в нескольких галереях, которых тогда в Цфате было немало. В одной из них – галерее «Хиршфельд» – их оценили и приобрели; Дан Москона вспоминает, что за те этюды, на которые он потратил около двух часов времени, он заработал больше, чем обычно получал за месяц кропотливого труда… Более того: галерея заключила с ним договор о сотрудничестве. На протяжении нескольких лет Дан Москона рисовал, что называется, «в свободное от работы время», но в 1969 году он оставил работу в мастерской и переехал в Цфат, где, как это было тогда принято среди художников, открыл свою галерею-студию – и с тех пор полностью посвятил себя искусству.
Поистине замечательны созданные им пейзажи, на которых каждый тщательно выписанный камень – словно дань памяти ушедшим эпохам. Это не просто каменная кладка мостовых, это – кладовая памяти многих поколений, бережно прочувствованная и воссозданная художником на многих его полотнах. На полотне «Иерусалим. Улочка в Старом городе» через арку в старинной каменной стене открывается вид на залитую солнцем мостовую, по которой прогуливаются жители и туристы, а над их головами поднимаются к небу дома с балконами, козырьками над дверями и с изящными фигурными фонарями.

Вечернее, но еще яркое и теплое солнце сочными, звонкими оранжевыми брызгами врывается под своды старинной стены, заливая своим золотым блеском неровные камни мостовой, вырывая из тени человеческие силуэты и озаряя улицу и город, наполняя воздух светом до самого неба, которое переливается в вышине, над воротами, беззаботными розово-голубоватыми искрами. Безудержные, жизнерадостные янтарные лучи, осыпающие градом серебристых бликов стены старинных зданий, живописно контрастируют с пепельно-синими, зеленоватыми и серо-коричневыми тенями, окрашивающими скрытую от солнца сторону каменных громад, выходящих за пределы полотна. Виртуозная кисть художника уловила и запечатлела каждую грань массивной кладки древних стен, каждую деталь – и стеклянный фонарь у прохода, и решетчатое окошко над аркой, и полуразвалившиеся зубцы, поднимающиеся в небо высоко над головой. Обычная на первый взгляд стена превращается в подлинную симфонию красок, воспевающую тепло летнего вечера, прохладу надвигающихся сумерек, уходящий солнечный свет и поэтичную гармонию близкого заката. И люди в ярких красных, зеленых, желтых одеяниях праздничной толпой радостно и торжественно вступают под своды каменных ворот, навстречу искрометному, вечно юному солнцу и пестрому, живому, многоголосому городу, на протяжении трех тысячелетий раскрывающему перед ними гостеприимные объятия своих улиц и площадей.

На картине «Хайфский пейзаж» перед зрителем сквозь сочные, сияющие огненным небесным светом мазки проступают очертания высокого берега, где раскинулись улицы и кварталы Нижнего города, Немецкой колонии и района Адар, с поднимающимися к небу росчерками крыш и брызгами окон, над которыми возвышается круглый белый купол Бахайского храма на горе Кармель. В этом храме был в 1909 году перезахоронен Сейид Али Мухаммад Ширази – религиозный идеолог, живший в первой половине XIX века, на основе учения которого возникла вера бахаи. Впрочем, гробница, построенная в начале ХХ века, была достаточно скромной; храм над гробницей, ставший одной из архитектурных доминант Хайфы, был сооружен несколько десятилетий спустя под руководством канадского архитектора Максвелла Уильяма Сазерленда (1874–1952), в 1940–1951 годах жившего в Хайфе. А вдали над городом виднеются силуэты гор, и их линии почти теряются в сиянии закатной дымки, сливаясь с серебристо-зеленым свечением в вышине. Небо выписано легкими, невесомыми, при этом живыми, подвижными, динамичными, переливающимися цветовыми мазками, несущими в себе сияние заходящего солнца, отражающими поток его легких искр. Свет над невидимым горизонтом красочно и торжественно разливается по небосклону, уступая в зените место прохладным тонам бежевых сумерек; он растворяется над крышами зданий, в морской глади, окрашивая дрожание трепетной ряби в иссиня-пепельные тона надвигающейся южной ночи. На разноцветных стенах домов играют солнечные блики, и угасающие лучи мягко обнимают неровные крыши старых домов. А на воде, далеко внизу, то здесь, то там вспыхивают легкие отражения этих бликов, пламенными пятнами расплывающиеся по поверхности моря, оттеняя холодную зелень наступающих сумерек и буро-коричневые склоны холма, опрокинутые отражением в море. И вода на глазах дрожит и рябит сотнями оттенков, и зритель видит и слышит каждый всплеск, рожденный на холсте вдохновенной кистью художника.

В переживающем ныне отнюдь не лучшие времена квартале художников в Цфате Дан Москона жил и работал на протяжении двадцати лет. Город этот художник знал и любил; небольшая картина «Цфат. Старый город» позволяет в полной мере почувствовать это. Она открывает перед взором зрителя старинную улочку, мощенную булыжником, с невысокими домами, сложенными из природного камня, ведущую по ступеням вверх, к зеленым садам за белыми каменными заборами, над которыми распахнуто молчаливое и неподвижное серое небо. Склоняющиеся от возраста здания, их покосившиеся крыши и окна, прикрытые дощатыми ставнями, повидали немало – столетняя кладка стен, окна, массивные деревянные двери, хрупкие перила деревянных балкончиков покрыты многолетней бежево-серой пылью, перекрытия крыш рассохлись, обветшали и нависают в небе, тянутся навстречу его тусклому свету. Брусчатка мостовой отшлифована тысячами неведомых шагов, ступени, ведущие вверх, стираются от времени, и камни несут на себе следы бесчисленных путников. Ведь кто только не жил в Цфате! Знаменитые каббалисты XVI века рабби Ицхак Лурия, Шломо Алькабец и Моше Кордоверо, автор основополагающего кодекса галахических предписаний «Шульхан арух», уроженец Толедо рабби Иосеф Каро и многие, многие другие. Именно в Цфате в 1577 году Элиэзером Ашкенази и его сыном Исааком из Праги был установлен печатный станок на языке иврит – это был первый печатный станок во всей Османской империи! Золотой век Цфата остался в прошлом, и картина Дана Москоны чутко передает тишину и умиротворение, которые царят в некогда шумном Старом городе, где теперь задумчиво шумит охристая зелень садов, скрипят ставни на ветру, и порой гулко отдаются редкие шаги туристов. И лишь по каменным ступенькам медленно бредет вверх одинокая сгорбленная пожилая женщина в зеленом платье с белой накидкой…