Еврейское Общество Поощрения Художеств
האגודה היהודית לעידוד האמנויות הפלסטיות
The Jewish Society for the Encouragement of the Plastic Arts
Вход / Регистрация
Русский

БЛОГИ

Кладовая памяти Дана Москоны

Алек Д. Эпштейн

Художников в мире было и есть так много, что найти свой стиль, а тем более закрепить его в сознании современников удалось очень и очень немногим. Тем более редки – чтобы не сказать уникальны – примеры, когда своеобразный стиль удается развить и закрепить художнику-самоучке, не получившему профессионального образования, и поднявшемуся исключительно силой своего вдохновения и таланта. Именно таким живописцем является Дан Москона.

Дан Москона
Он родился в городе Казанлык у подножия Балканских гор, на расстоянии ста с небольшим километров к северо-востоку от Пловдива, 7 июля 1930 года. И он, и его родители, как и почти все евреи Болгарии, смогли спастись в годы Холокоста.
Во время Второй мировой войны нацистская Германия начала оказывать всё более сильный нажим на болгарские власти для пресловутого «окончательного решения еврейского вопроса». году, когда Болгария заключила союз с гитлеровской Германией, все евреи были уволены из болгарской армии. В декабре 1940 года Народное собрание Болгарии приняло Закон о защите нации, который положил начало организованному государственному преследованию евреев в стране. 1 марта 1941 года Болгария присоединилась к государствам оси (Германия – Италия – Япония), после чего немецкие войска вошли в страну.
В июне 1942 года в Болгарии был образован Комиссариат по еврейским проблемам, который 29 августа 1942 года возглавил полковник А. Белев. 2 февраля 1943 года Болгария согласилась выдать немцам евреев из оккупированной ею югославской Македонии и греческой Фракии (более одиннадцати тысяч человек были депортированы в лагеря уничтожения в Польше, где подавляющее большинство из них погибло). 22 февраля 1943 года А. Белев и специально прибывший в Софию помощник А. Эйхмана Т. Даннеккер подписали соглашение о депортации двадцати тысяч евреев. Просочившиеся сведения о том, что около половины общего количества депортированных должны будут составить подданные Болгарии, вызвали сопротивление готовившейся акции даже в правительственной коалиции в парламенте. 17 марта 1943 года правительству была вручена петиция против депортации, подписанная заместителем председателя Народного собрания Димитром Пешевым (1894–1973) и еще 42 депутатами. В защиту евреев выступили также некоторые видные деятели православной церкви, в том числе Софийский Стефан (1878–1957), по инициативе которого Священный Синод послал письмо-протест правительству.
В результате протестов запланированная на 23 марта депортация болгарских евреев (а около девяти тысяч человек уже были собраны в Пловдиве) была приостановлена, а затем отменена. В этом событии незаурядным образом проявил себя митрополит Кирилл (1901–1971), будущий Патриарх Болгарский, который проник в лагерь, в который были согнаны евреи, и заявил, что ляжет под поезд с депортируемыми, если они не будут освобождены. Столкнувшись с подобной волной протестов, царь Борис III принял решение остановить антиеврейские репрессии, заявив немецкому послу Адольфу Беккерле: «Евреи моей страны – ее подданные, и всякое посягательство на их свободу мы воспримем как оскорбление болгарам». После смерти царя Бориса III в августе 1943 года новое правительство во главе с Добри Божиловым (1884–1945) смягчило отношение к евреям, чтобы показать державам антигитлеровской коалиции готовность Болгарии проводить более независимую от Германии политику. В начале 1944 года небольшое число еврейских семей получило разрешение выехать в Палестину/Эрец-Исраэль. Правительство во главе с Иваном Багряновым (1891–1945), пришедшее к власти в мае 1944 года и начавшее переговоры с Англией и США с целью выхода Болгарии из войны, отменило 29 августа все антиеврейские законы и постановления. Иерусалимский Национальный институт памяти жертв нацизма и героев сопротивления «Яд Ва’Шем» признал «праведниками народов мира» заместителя председателя Народного собрания Болгарии Димитра Пешева, митрополита Софийского Стефана и митрополита Пловдивского Кирилла, отметив мужество, проявленное ими при противодействии тогдашнему режиму страны, оценив исключительные шаги, предпринятые ими против депортации болгарских евреев.
В городе Яффо к югу от Тель-Авива, где поселились многие выходцы из Болгарии, имя Димитра Пешева присвоено одной из площадей. Дан Москона прибыл в Палестину/Эрец-Исраэль в 1947 году в рамках так называемой «Молодежной алии», его родители – вскоре после провозглашения государственной независимости Израиля. Первое время будущий художник жил в кибуце Ма’абарот к востоку от Нетании, в 1950–1952 годах служил в израильской армии. После демобилизации жил с родителями в небольшом тогда городке ГанЯвне; не сумев найти там работу, перебрался в Яффо, где, сняв комнату без воды и электричества, устроился работать в мастерскую по изготовлению бронзовых изделий.
Рисовать он любил с детства, но систематически живописи не учился никогда. Переломным в его судьбе оказался 1963 год, когда его родители, посетив Цфат, были очарованы этим городом – и посоветовали сыну побывать в нем. Дан поехал, и этот город запал в душу и ему. С собой у него был блокнот для рисования, и прямо на месте, буквально за пару часов, он сделал с десяток этюдов. Их он тут же и показал в нескольких галереях, которых тогда в Цфате было немало. В одной из них – галерее «Хиршфельд» – их оценили и приобрели; Дан Москона вспоминает, что за те этюды, на которые он потратил около двух часов времени, он заработал больше, чем обычно получал за месяц кропотливого труда… Более того: галерея заключила с ним договор о сотрудничестве. На протяжении нескольких лет Дан Москона рисовал, что называется, «в свободное от работы время», но в 1969 году он оставил работу в мастерской и переехал в Цфат, где, как это было тогда принято среди художников, открыл свою галерею-студию – и с тех пор полностью посвятил себя искусству.
Поистине замечательны созданные им пейзажи, на которых каждый тщательно выписанный камень – словно дань памяти ушедшим эпохам. Это не просто каменная кладка мостовых, это – кладовая памяти многих поколений, бережно прочувствованная и воссозданная художником на многих его полотнах. На полотне «Иерусалим. Улочка в Старом городе» через арку в старинной каменной стене открывается вид на залитую солнцем мостовую, по которой прогуливаются жители и туристы, а над их головами поднимаются к небу дома с балконами, козырьками над дверями и с изящными фигурными фонарями.
Дан Москона. Иерусалим
Улочка в старом городе
Вечернее, но еще яркое и теплое солнце сочными, звонкими оранжевыми брызгами врывается под своды старинной стены, заливая своим золотым блеском неровные камни мостовой, вырывая из тени человеческие силуэты и озаряя улицу и город, наполняя воздух светом до самого неба, которое переливается в вышине, над воротами, беззаботными розово-голубоватыми искрами. Безудержные, жизнерадостные янтарные лучи, осыпающие градом серебристых бликов стены старинных зданий, живописно контрастируют с пепельно-синими, зеленоватыми и серо-коричневыми тенями, окрашивающими скрытую от солнца сторону каменных громад, выходящих за пределы полотна. Виртуозная кисть художника уловила и запечатлела каждую грань массивной кладки древних стен, каждую деталь – и стеклянный фонарь у прохода, и решетчатое окошко над аркой, и полуразвалившиеся зубцы, поднимающиеся в небо высоко над головой. Обычная на первый взгляд стена превращается в подлинную симфонию красок, воспевающую тепло летнего вечера, прохладу надвигающихся сумерек, уходящий солнечный свет и поэтичную гармонию близкого заката. И люди в ярких красных, зеленых, желтых одеяниях праздничной толпой радостно и торжественно вступают под своды каменных ворот, навстречу искрометному, вечно юному солнцу и пестрому, живому, многоголосому городу, на протяжении трех тысячелетий раскрывающему перед ними гостеприимные объятия своих улиц и площадей.
Дан Москона. Хайфский пейзаж 
На картине «Хайфский пейзаж» перед зрителем сквозь сочные, сияющие огненным небесным светом мазки проступают очертания высокого берега, где раскинулись улицы и кварталы Нижнего города, Немецкой колонии и района Адар, с поднимающимися к небу росчерками крыш и брызгами окон, над которыми возвышается круглый белый купол Бахайского храма на горе Кармель. В этом храме был в 1909 году перезахоронен Сейид Али Мухаммад Ширази – религиозный идеолог, живший в первой половине XIX века, на основе учения которого возникла вера бахаи. Впрочем, гробница, построенная в начале ХХ века, была достаточно скромной; храм над гробницей, ставший одной из архитектурных доминант Хайфы, был сооружен несколько десятилетий спустя под руководством канадского архитектора Максвелла Уильяма Сазерленда (1874–1952), в 1940–1951 годах жившего в Хайфе. А вдали над городом виднеются силуэты гор, и их линии почти теряются в сиянии закатной дымки, сливаясь с серебристо-зеленым свечением в вышине. Небо выписано легкими, невесомыми, при этом живыми, подвижными, динамичными, переливающимися цветовыми мазками, несущими в себе сияние заходящего солнца, отражающими поток его легких искр. Свет над невидимым горизонтом красочно и торжественно разливается по небосклону, уступая в зените место прохладным тонам бежевых сумерек; он растворяется над крышами зданий, в морской глади, окрашивая дрожание трепетной ряби в иссиня-пепельные тона надвигающейся южной ночи. На разноцветных стенах домов играют солнечные блики, и угасающие лучи мягко обнимают неровные крыши старых домов. А на воде, далеко внизу, то здесь, то там вспыхивают легкие отражения этих бликов, пламенными пятнами расплывающиеся по поверхности моря, оттеняя холодную зелень наступающих сумерек и буро-коричневые склоны холма, опрокинутые отражением в море. И вода на глазах дрожит и рябит сотнями оттенков, и зритель видит и слышит каждый всплеск, рожденный на холсте вдохновенной кистью художника.
Дан Москона. Тверия
В переживающем ныне отнюдь не лучшие времена квартале художников в Цфате Дан Москона жил и работал на протяжении двадцати лет. Город этот художник знал и любил; небольшая картина «Цфат. Старый город» позволяет в полной мере почувствовать это. Она открывает перед взором зрителя старинную улочку, мощенную булыжником, с невысокими домами, сложенными из природного камня, ведущую по ступеням вверх, к зеленым садам за белыми каменными заборами, над которыми распахнуто молчаливое и неподвижное серое небо. Склоняющиеся от возраста здания, их покосившиеся крыши и окна, прикрытые дощатыми ставнями, повидали немало – столетняя кладка стен, окна, массивные деревянные двери, хрупкие перила деревянных балкончиков покрыты многолетней бежево-серой пылью, перекрытия крыш рассохлись, обветшали и нависают в небе, тянутся навстречу его тусклому свету. Брусчатка мостовой отшлифована тысячами неведомых шагов, ступени, ведущие вверх, стираются от времени, и камни несут на себе следы бесчисленных путников. Ведь кто только не жил в Цфате! Знаменитые каббалисты XVI века рабби Ицхак Лурия, Шломо Алькабец и Моше Кордоверо, автор основополагающего кодекса галахических предписаний «Шульхан арух», уроженец Толедо рабби Иосеф Каро и многие, многие другие. Именно в Цфате в 1577 году Элиэзером Ашкенази и его сыном Исааком из Праги был установлен печатный станок на языке иврит – это был первый печатный станок во всей Османской империи! Золотой век Цфата остался в прошлом, и картина Дана Москоны чутко передает тишину и умиротворение, которые царят в некогда шумном Старом городе, где теперь задумчиво шумит охристая зелень садов, скрипят ставни на ветру, и порой гулко отдаются редкие шаги туристов. И лишь по каменным ступенькам медленно бредет вверх одинокая сгорбленная пожилая женщина в зеленом платье с белой накидкой…

 

Дан Москона. Цфат. Старый город
Дан Москона создавал не только пейзажи, но и философские натюрморты и жанровые композиции, во многих из которых ощущается влияние традиций сюрреализма. Главный персонаж картины «Сюрреалистический натюрморт» – массивный кувшин, изображенный крупным планом, который падает с каменных ступеней вместе с огромным яйцом и разбивается вдребезги. Осколки глины и скорлупы разлетаются во все стороны, на миг застывая в воздухе, а справа уже поднимается сине-алый язык нездешнего пламени, напоминающий вулканическую лаву и готовый поглотить и уничтожить и кувшин, и яйцо. Кувшин превращается в символический образ оставленного вдали домашнего очага, он предстает как воплощение потерянного уюта, когда-то заботливо созданного людьми. Яйцо же, мифический образ жизненного начала, знакомый многим народам источник всего сущего, символ зарождения и обновления мира, становится олицетворением вселенской гармонии мироздания, которая разрушается на глазах зрителя.
Дан Москона.  Сюрреалистический натюрморт
Неведомый чудовищный удар уничтожает символы и рукотворного, земного благоденствия, и космического, первородного порядка, сбрасывая их с каменных ступень. Осколки глины распадаются, застыв неподвижно в воздухе, открывая глубокую синюю пустоту внутри кувшина и фиолетовую бездну в глубине разбитого яйца, словно обнажая чудовищные черные дыры, выпуская тьму, которая дремала, прежде укрытая от взора. Сами очертания яйца и кувшина становятся ломкими, полупрозрачными, они ускользают от взгляда. Тьма вырывается из безжизненных пустот яйца и кувшина, и кажется, что пятна этого гипнотического мрака, будто мистические водовороты, вот-вот разверзнутся, чтобы поглотить все сущее, сотворенное и природой, и людьми. И лишь на краткий миг, когда, кажется, трагедию все еще можно остановить, осколки зависают в воздухе, спасаемые живописцем, напоминающим зрителю о хрупкости мира, человеческой жизни, о том, как жизненно важно беречь воспоминания и человеческое тепло.
 
Дан Москона. Музыкант
На картине «Музыкант» изображен озаренный сиянием скрипач, погруженный в игру, стоящий прямо внутри огромного яйца. Вокруг – безжизненная почва, покосившаяся изгородь из прутиков, и лишь изредка виднеются сухие веточки травы, и над всем этим – пустота, разгоняемая светом, осеняющим музыканта. По краям полотна со всех сторон к нему подступает болотистая буро-бордовая влага, будто яйцо со скрипачом стоит на хрупком островке посреди топкой трясины, готовой поглотить его. Яйцо расколото, его скорлупа трескается и разлетается, и внутри его становится видна плотно запертая дверь, к которой и обращен человек со скрипкой – единственный живой герой полотна. А вокруг, как в порывах вихря, проносится старый утюг, керосиновая лампа – символические образы домашнего уюта, оставленного вдали очага, гонимые своенравным ветром. Но скрипач, прикрытый еще не до конца расколотой скорлупой и согретый живительной силой своего искусства, остается защищен от порывов ненастья. Ничто не может причинить ему вреда, пока в его сердце жива вера и надежда, пока звучит его игра, утюг и лампа пролетают мимо и не задевают его тонкой фигурки у закрытой двери, и он отдается своему вдохновенному и вечно живому творчеству, осененный сверхъестественным сиянием. В этом яйце, древнем символе обновления и возрождения, в этом аллегорическом образе истока мироздания, зиждется нерушимая созидательная сила и энергия, которой исполняется сам скрипач, смело проводящий смычком по струнам посреди разрушительной тьмы – и которой он сам дарит смысл и новую жизнь.

 

Дан Москона.  Одинокий парусник в бурном море 

В самом конце 1980-х годов из-за серьезной болезни глаз Дан Москона практически прекратил рисовать, после чего покинул Цфат. Первые годы после этого они с супругой, также уроженкой Болгарии, проживали в Рамат-Гане, а затем переехали в Холон, где проживают и поныне. Супруги Москона вместе уже более шестидесяти лет, поддерживая друг друга и в радостях, и в горестях… Готовящемуся отметить 90 летие Дану Москоне была дарована долгая жизнь, из которой он, однако, лишь два десятилетия имел возможность жить искусством. Однако за эти два десятилетия им были созданы несколько сот картин, многие из которых по праву входят в золотой фонд израильской живописи.

Дан Москона. Арка в Старом городе 
Дан Москона.  Двое в пустынном городе
Дан Москона. Холмы Цфата 
Дан Москона. Галилейский пейзаж 
Дан Москона.  Парк
Дан Москона. Клейзмеры 
Дан Москона. Цфат. Этюд в голубых тонах
Дан Москона.  Сюрреалистический натюрморт с разбитым графином
Дан Москона.  Швейная машинка 
Дан Москона.  Якорь 

Глава из альбома-монографии Алека Д. Эпштейна "Сюрреализм после Холокоста: Искусство выразить невыразимое. Художники восточноевропейской еврейской диаспоры в Израиле", изданной Еврейским обществом поощрения художеств в 2019 году.




НОВЫЕ АВТОРЫ