Техника освобождения от страха. Художник Шмуэль Шелест о букве и символе

 

- Это связано с проектом «В поисках голубой нити». Я всегда говорю о том, что этот проект «строил» нас, пока мы с Мариной (искусствовед Марина Шелест, жена Шмуэля Шелеста — прим. ред) «строили» его. Проект стал нашим входом в иудаизм, когда мы, еще живя в Германии, осознали себя частью народа Израиля. Тогда, в 2005 году, обратиться к теме еврейской мистике мне посоветовала профессор Аннемари Шиммель, немецкий религиовед, иранист и арабист, открывавшая мою первую выставку в Германии. На этой выставке было представлено много суфийской графики, и Аннемари предложила мне сделать иллюстрации к книге о каббале и суфизме, двух крупнейших восточных мистических течениях. Не очень понимая, куда двигаться в этом проекте, я, как и любой художник, просил о помощи свыше. И в какой-то момент я эту помощь почувствовал. В течение двух суток я сделал 400 листов монотипии. При этом у меня было ощущение, что это делаю не я, не совсем я… Но самое удивительное было в том, что когда я стал рассматривать эти листы, то обнаружил на них ивритские буквы, абсолютно четкие буквы. Нашел на этих листах почти весь алфавит.

- Ну, как график я, конечно, знал, как эти буквы выглядят, при этом не мог отличить, скажем, «мем софит» от «самеха». В общем, я был потрясен тем, что получилось, и понимал, что с этим надо что-то делать. Вот тогда мы с Мариной и начали выстраивать композиции на основании этих листов, иногда не совсем понимая, что именно на них изображено. Осознание приходило постепенно. Скажем, были листы с рядами черных фигурок, похожих на воинов, сквозь которые проходили другие, белые, фигуры. Что это? И вдруг, читая Тору, натыкаюсь на фразу: «… когда приступите к войне, пусть выйдет коэн и говорит с народом». И понимаю, что белые фигурки — эти коэны-надсмотрщики, идущие к воинам. Такие были совпадения. В это же время наши старшие дети, уехав в Израиль по программе Таглит, сообщили, что возвращаться к Германию не хотят. Мы тоже поняли, что наше место в Израиле. Так, в 2006 году, в Маале-Адумим, закончилась наша одиссея: Киев-Ташкент-Германия…

- Здесь я стал развивать эти темы, перевел листы на холст, сюжетами стали история Моше, выход из Египта. Эти проекты большого формата частично выставлялись в Израиле, но никогда не висели вместе, как в Музее Кастеля. Эта выставка подвела черту, позволила мне посмотреть на себя со стороны, понять, куда я двигаюсь.

И куда же двигается художник Шелест? Правильно ли сказать о вас, что куда бы вы ни пошли, все равно останетесь в темах иудаизма, мистики?

Я пытаюсь осмыслить Тору, но это Тора в понимании только и исключительно моем. Это не иллюстрации к Торе, не иудаика, это, скорее, работы, возникающие на стыке иудаики и современного искусства. Что касается мистики, то это не цель, наоборот, я пришел к пониманию каких-то важных для меня вещей именно через мистику.

- Конечно, люди, которые существуют в еврейской традиции, легче считывают «сюжеты» многих работ. При этом далеко не все готовы соединять современное искусство и иудаизм. Все зависит от того, насколько человек открыт, насколько он готов воспринимать то, что видит. Как-то в Киеве на мою выставку пришла группа молодых людей, которые случайно попали на нее: они собирались пойти в другой музей, но он в тот день был закрыт, и они зашли в Национальный музей Украины, на мою выставку. Они долго ходили и все посматривали на часы. А на следующий день мы увидели их снова, и они сказали: «Знаете, вчера мы договорились встретиться с друзьями, но попали сюда и время как будто остановилось». Потом они спросили о Торе: «Что это за литература и где ее можно почитать». А иногда приходят люди и говорят: «А, ну это все мы знаем, читали», они не готовы впустить в себя новое видение знакомых текстов. На выставке в Музее Кастеля в зал пришел электрик — он пришел что-то чинить — но долго ходил, смотрел, по-моему, его, что называется, зацепило. Вообще, я был удивлен тем, с каким интересом израильтяне — и скорее, светские израильтяне, воспринимали эту выставку. Они с детства знакомы с этим материалом и готовы к самой неожиданной его интерпретации, они готовы вместе со мной разгадывать сделанное мною. Я ведь часто работаю по принципу «Сделаем и поймем», то есть сначала сделаем, а потом поймем. И зрители не раз помогали мне понимать, что именно я сделал. Я встретил на этой выставке столько открытых людей, готовых искренне удивляться и восхищаться, что, думаю, мне надолго хватит этого заряда.

- Да, но так сложилось, что это в основном были выставки галереи «Скицца». Ее кураторы — Марина Шелест и Марина Генкина, очень много сделали за 10 лет существования галереи. Вокруг нас сложился замечательный круг друзей, но это за редчайшим исключением, «русский» круг. Такой выход на израильскую публику получился впервые и очень этому рад.

- Эти мастер-классы, по сути, уроки монотипии, они для всех, на них были и дети, и пенсионеры. Ведь как работает техника монотипии? Это механизм мгновенного рисунка. Ты рисуешь на стекле, не думая о том, что именно ты рисуешь, просто выражаешь себя и, в какой-то момент, решаешь отпечатать то, что нарисовал. А потом начинаешь смотреть на те образы, которые получились, и искать, что же ты сделал. Это очень интересный и захватывающий момент. Монотипия — это не нарративное искусство, оно требует от нас не столько умения рисовать, сколько умения видеть. Так же, как мы видим какие-то фигуры и сюжеты, когда смотрим на ветки деревьев на фоне неба, на пятна плесени, на облака. Это рисунки, созданные без участия человеческого разума, который ничего не знает, но диктует нам, как, по его мнению, » должно» быть. Эта техника таит в себе много возможностей, в ней есть много нюансов, много тактильных ощущений. Особую энергию начинаешь чувствовать после двадцатого-тридцатого листа, нужно войти в это состояние, с одного листа это не ощутить. Самое тонкое и непредсказуемое происходит тогда, когда ты не рисовал, а оно само появилось — и совершенно. Эта техника освободила меня от страха белого листа, напомнила одну из заповедей — «не бойся».

- Все равно, всегда есть это чувство страха сделать что-то не то, испортить… Этот страх мешает, пытаясь «подсказать» тебе, где правильная линия и где неправильная. Но художник не должен думать о результате, ожидание результата сковывает. Конечно, страх нужен, в жизни страх сохраняет нам жизнь, не позволяя, например, прыгнуть со скалы, но в творчестве нам ничего не грозит, поэтому бояться не надо. Надо отпускать себя. Сомнение в том, правильно ли ты делаешь, разрушает. Да, рисуя, я пользуюсь инструментом, но и я сам тоже инструмент.

- Иногда я предлагаю гостям полистать какие-то мои старые папки и ловлю себя на мысли, что мне за эти работы не стыдно. Хотя, возможно, что сейчас я так уже не сделаю, потому что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Но художник должен меняться, правда? Когда всю жизнь работаешь в одном стиле, пользуясь одними и теми же приемами -такие работы галеристам очень удобно продавать. Однажды в Кельне я видел раннюю работу Шагала и просто обалдел — это был совсем другой Шагал, не тот, которого все знают, и по исполнению, и по тематике. А известен он, в основном, своими летающими евреями со скрипочками. Но Шагал не самый любимый мой художник.

- В разные периоды было по-разному. Очень любил Дюрера, Рембрандта, Вермеера. Самый непостижимый для меня — это Павел Филонов, у меня был период, когда я жил Платоновым в литературе и Филоновым в живописи.

К сожалению не каждый, а хотелось бы каждый. Когда я не работаю, я начинаю болеть, но тогда я иду в студию и выздоравливаю.