Татьяна Пинская, The Art Newspaper Russia
Художник-нонконформист, в этом году отметивший 90-летие, рассказал The Art Newspaper Russia о своей жизни в Москве и Париже и об отношении к современному искусству
1928 - родился в семье врачей в Москве; рано осиротел. С 13 лет посещал студию Евгения Кропивницкого, поэта и художника
1948 - поступил в Московский художественный институт им. В.И.Сурикова, откуда был вскоре исключен «за формализм»
1950 – 1957 - работал грузчиком на железной дороге, мастером на строительстве Севводстроя
1950 - женился на Валентине Кропивницкой. Конец 1950-х вместе с Евгением и Львом Кропивницкими стал основателем неофициальной художественной группы «Лианозово» (по названию подмосковного поселка, где Рабин жил в 1956–1964)
1964 - работы Оскара Рабина впервые представлены на зарубежной выставке 1974 один из организаторов знаменитой Бульдозерной выставки
1977 - выезжает по туристической визе в Европу 1978 лишен советского гражданства
2006 - получил паспорт гражданина Российской Федерации
2013 - кавалер ордена Российской академии художеств «За служение искусству»
- Ваш дом находится на той же парижской площади, что и Центр Помпиду. Вам такое соседство импонирует?
- Этот вид из окна моей мастерской на музей я наблюдаю уже почти 30 лет. Но не могу сказать, оказало ли на меня влияние это соседство. Конечно, мне приятно, что такой музей рядом. О Париже уже столько сказано, что ничего нового не скажешь. Конечно же, я рад, что могу жить и работать в Париже. Настоящая моя жизнь вон там, за тем окном, когда выхожу из ателье. Это такой вечный театр, вечный праздник, и я сам в этом театре, в этой пьесе тоже принимаю участие как статист.
- Не жалеете о выбранном вами пути?
- Сколько себя помню — а память пока мне не изменяет, — я всегда хотел стать художником. К концу 1950-х годов наступила оттепель, появились печатные издания тех писателей, которые ранее были запрещены, в частности «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына, но границы были закрыты и познакомиться с другими странами и миром было невозможно, хотя и хотелось. В 1957 году в Москве прошел Всемирный фестиваль молодежи и студентов, на котором открылась выставка живописи. А я как раз увлекался такой манерой письма, как монотипия. И вот, взяв одну из своих работ, на которой был изображен букетик полевых цветов, я принес ее на выставочный комитет. К моему большому удивлению, картина прошла многоступенчатый отбор, и я даже получил почетный диплом участника выставки. И благодаря этому диплому меня приняли на оформительский комбинат. Это было огромным счастьем. Потому что раньше кем я только не работал! Даже десятником на железной дороге. А здесь мог заниматься любимым делом.
- Вы ведь не входили в Союз художников?
- Какое там! «Нонконформисты» — это условное название. Называли нас по-разному, в основном в ругательном смысле. Потому что нонконформисты — это все были неофициальные художники, которые в союзе не состояли или официально нигде не числились, и выставляться им было негде. Поэтому решили устроить выставку на открытом воздухе. Мы искали такое место, чтобы ни милиция, ни кто-нибудь другой не могли придраться и обвинить нас в том, что мы мешаем пешеходам. Поэтому был выбран пустырь. В какой дурной голове партийных или милицейских чиновников возникла идея давить картины бульдозерами, нам не докладывали. Бульдозерная выставка была самым ярким событием моей жизни, несмотря на то что мне пришлось покинуть СССР. Хотя уезжать, как потом, после перестройки, уезжали по личному желанию художники, — это одно, а меня лишили гражданства и выкинули за пределы страны — это совсем иное.
- Вам сложно было?
- В 50 лет, без языка, всей семьей выехать туда, где ты никогда не бывал и где никто тебя не ждет, достаточно сложно. Зато благодаря Бульдозерной выставке и тому, что это событие вышло за пределы страны, остальным советским художникам было сделано послабление. Все запрещенные западные направления живописи: абстракционизм, экспрессионизм, за которые исключали из Союза художников, вдруг, как по мановению волшебной палочки, высоким начальством решено было признать.
- Не жалеете о выбранном вами пути?
- Сколько себя помню — а память пока мне не изменяет, — я всегда хотел стать художником. К концу 1950-х годов наступила оттепель, появились печатные издания тех писателей, которые ранее были запрещены, в частности «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына, но границы были закрыты и познакомиться с другими странами и миром было невозможно, хотя и хотелось. В 1957 году в Москве прошел Всемирный фестиваль молодежи и студентов, на котором открылась выставка живописи. А я как раз увлекался такой манерой письма, как монотипия. И вот, взяв одну из своих работ, на которой был изображен букетик полевых цветов, я принес ее на выставочный комитет. К моему большому удивлению, картина прошла многоступенчатый отбор, и я даже получил почетный диплом участника выставки. И благодаря этому диплому меня приняли на оформительский комбинат. Это было огромным счастьем. Потому что раньше кем я только не работал! Даже десятником на железной дороге. А здесь мог заниматься любимым делом.
- Вы ведь не входили в Союз художников?
- Какое там! «Нонконформисты» — это условное название. Называли нас по-разному, в основном в ругательном смысле. Потому что нонконформисты — это все были неофициальные художники, которые в союзе не состояли или официально нигде не числились, и выставляться им было негде. Поэтому решили устроить выставку на открытом воздухе. Мы искали такое место, чтобы ни милиция, ни кто-нибудь другой не могли придраться и обвинить нас в том, что мы мешаем пешеходам. Поэтому был выбран пустырь. В какой дурной голове партийных или милицейских чиновников возникла идея давить картины бульдозерами, нам не докладывали. Бульдозерная выставка была самым ярким событием моей жизни, несмотря на то что мне пришлось покинуть СССР. Хотя уезжать, как потом, после перестройки, уезжали по личному желанию художники, — это одно, а меня лишили гражданства и выкинули за пределы страны — это совсем иное.
- Вам сложно было?
- В 50 лет, без языка, всей семьей выехать туда, где ты никогда не бывал и где никто тебя не ждет, достаточно сложно. Зато благодаря Бульдозерной выставке и тому, что это событие вышло за пределы страны, остальным советским художникам было сделано послабление. Все запрещенные западные направления живописи: абстракционизм, экспрессионизм, за которые исключали из Союза художников, вдруг, как по мановению волшебной палочки, высоким начальством решено было признать.
Иллюстрация из книги Виктора Агамова-Тупицына
«Бульдозерная выставка» (М.: Ад Маргинем Пресс, 2014)
Несанкционированная уличная выставка картин, организованная 15 сентября 1974 года московскими художниками-нонконформистами на беляевском пустыре, на пересечении улиц Островитянова и Профсоюзной.
В выставке участвовало около 20 художников (помимо Оскара Рабина, Лидия Мастеркова, Александр Меламид и Виталий Комар, Владимир Немухин, Василий Ситников и другие).
Присутствовали коллекционер и пропагандист неофициального искусства Александр Глезер, западные журналисты и дипломаты — покупатели картин нонконформистов. Выставка была уничтожена сотрудниками милиции при помощи бульдозеров, отчего и получила свое название. После нее о существовании неофициального искусства в СССР узнал весь мир.
Вскоре власти пошли на уступки и разрешили проведение второй выставки на свежем воздухе — в Измайлове, двумя неделями позже.
В выставке участвовало около 40 художников, она привлекла тысячи зрителей.
- А у вас покупали картины в Париже?
- Да, и на это я смог жить со своей семьей. Именно на то, что давало занятие живописью, а не какая-то иная подработка. Конечно, сначала это были не бог весть какие деньги, но всегда хватало на жареную курицу и бутылку вина, хватало на краски — а что художнику еще нужно? Самое главное — я стал жить как хочу, писать что хочу, и никто мне был не указ. Конечно, что-то я писал по заказу, зато в последние годы судьба мне сделала подарок, и я живу по своим законам и делаю что пожелаю.
- Как рождается картина?
- Знаете, трудно даже сказать, когда что-то начинает получаться. Потому что вот так вот пишешь — иногда, бывает, день, два, три, — мажешь без толку, и какое-то ощущение… не то чтобы депрессия, а кажется, что вот все уже написал, что уже больше не смогу. Как будто и не рисовал никогда в жизни. Хотя у меня бог знает сколько написано за мою жизнь всего. Сейчас уже больше полутора тысяч картин, которые я фиксировал. И тем не менее все равно бывают моменты, когда не получается. Как будто и рисовать не умеешь, и писать не можешь. Те же краски, которые были, — вот раз я их смешивал, смешивал, а они не попадают, не получается. И тем не менее все-таки по несколько часов я работаю каждый день. Каждый день. Поэтому ни о каких там вдохновениях речи нет. Ну, а как получается — черт его знает! Вот где-то зацепится на каком-то кусочке, начинает получаться — и все пошло-поехало... Меня вдохновляет жизнь. Симпатичные люди…
- Девушки?
И девушки тоже, а красивые — особенно!
- А вот враги у вас были? Кто-то мешал вам?
В России мешала советская власть. Это включало в себя и быт, и что рисовать, и какими красками. Конкретно меня обвиняли в том, что я употребляю много черной краски в своих работах. Я отвечал: «Ну не продавайте черную краску!» Но власть вмешивалась абсолютно во все и везде. И мне, конечно, это не нравилось.
- Ваши картины подделывают?
- Да, с определенной целью — продать по любой цене. Подделки все неважного качества. Продают людям, которые никогда не видели оригинала, но слышали фамилию. Аферисты берут мои сюжеты и предметы, иногда переставляют местами и затем моим шрифтом подписывают: «Рабин». Вот если бы они подписывали: «Не Рабин», было бы намного интереснее. А то делают все тяп-ляп.
- Как вы относитесь к современному искусству?
Для меня современное искусство является, скорее, экспериментом. Это вовсе не плохо. В науке ведь тоже есть эксперименты. Но в данном случае, в искусстве, это не имеет результата. Яркий пример эксперимента — «Фонтан» Марселя Дюшана, который выставил писсуар как арт-объект. Дюшан взял его из жизни, отнял функции и перенес в музей. И представил, что это тоже может быть скульптурой. Единственное, что сделал сам автор: он на нем расписался. Скульптура — это не только форма, все это относительно. Дюшан не делал сам эту форму, он просто ее увидел и оценил, что ее можно представить как объект. Но ведь скульптурой люди пытались выразить свои чаяния, решить много задач. Поэтому то, что сейчас представляют собой инсталляции, — это результат работы мозга, но не души. Просто не сравнить со старыми мастерами, Пикассо, Шагалом, которые воспитывались на старом искусстве. В них это заложено, и никуда они от этого деться не могли.
- А ваши приоритеты изменились со временем?
- Нет. Принципиально не изменились. Были, конечно, метания и пробы, я даже абстракции пытался писать, но очень быстро понял, что ничего этой абстракцией сказать не могу, не могу выразить. Хотя я жил в такое время, когда очень многие шли в этом направлении. Вот был такой коллекционер Костаки. Он приезжал ко мне, смотрел работы, похлопывал по плечу (очень любил покровительствовать) и говорил: «Ну ты не огорчайся! Ведь в предметном мире искусства все уже сказано. Теперь язык — беспредметный. Люди в космос выходят, и там тоже свой язык. Так что придет время — никуда ты не денешься и будешь тоже абстракционистом». Слава богу, его предположения не осуществились. Но я не скрываю: меня интересует современное искусство. И я хожу на выставки и пытаюсь понять, куда это все приведет.
- Вы были одним из организаторов неподцензурной Бульдозерной выставки. Способны ли современные художники на подобный шаг?
- Конечно, способны. Люди явно ждут чего-то нового. Не на словах, где все повторяется уже 100 лет, — они ждут какого-то смелого шага. Просто все, что не включается в план современного искусства, объявляется вчерашним днем. Екатерина Деготь (российский искусствовед, арт-критик, куратор. — TANR) так выразилась, когда ее спросили: «Что вы считаете достойным искусством?» Она ответила: «А это мы решим». Кто «мы»? «Я ездила по всему свету, видела все музеи современного искусства, читала все статьи по этому поводу, и я имею право решать. А вы не читали, не ездили и не знаете».
- Вы возмущены таким ответом?
Я не возмущаюсь, у меня уже возраст не тот. Но я не согласен.
- Как рождается картина?
- Знаете, трудно даже сказать, когда что-то начинает получаться. Потому что вот так вот пишешь — иногда, бывает, день, два, три, — мажешь без толку, и какое-то ощущение… не то чтобы депрессия, а кажется, что вот все уже написал, что уже больше не смогу. Как будто и не рисовал никогда в жизни. Хотя у меня бог знает сколько написано за мою жизнь всего. Сейчас уже больше полутора тысяч картин, которые я фиксировал. И тем не менее все равно бывают моменты, когда не получается. Как будто и рисовать не умеешь, и писать не можешь. Те же краски, которые были, — вот раз я их смешивал, смешивал, а они не попадают, не получается. И тем не менее все-таки по несколько часов я работаю каждый день. Каждый день. Поэтому ни о каких там вдохновениях речи нет. Ну, а как получается — черт его знает! Вот где-то зацепится на каком-то кусочке, начинает получаться — и все пошло-поехало... Меня вдохновляет жизнь. Симпатичные люди…
- Девушки?
И девушки тоже, а красивые — особенно!
- А вот враги у вас были? Кто-то мешал вам?
В России мешала советская власть. Это включало в себя и быт, и что рисовать, и какими красками. Конкретно меня обвиняли в том, что я употребляю много черной краски в своих работах. Я отвечал: «Ну не продавайте черную краску!» Но власть вмешивалась абсолютно во все и везде. И мне, конечно, это не нравилось.
- Ваши картины подделывают?
- Да, с определенной целью — продать по любой цене. Подделки все неважного качества. Продают людям, которые никогда не видели оригинала, но слышали фамилию. Аферисты берут мои сюжеты и предметы, иногда переставляют местами и затем моим шрифтом подписывают: «Рабин». Вот если бы они подписывали: «Не Рабин», было бы намного интереснее. А то делают все тяп-ляп.
- Как вы относитесь к современному искусству?
Для меня современное искусство является, скорее, экспериментом. Это вовсе не плохо. В науке ведь тоже есть эксперименты. Но в данном случае, в искусстве, это не имеет результата. Яркий пример эксперимента — «Фонтан» Марселя Дюшана, который выставил писсуар как арт-объект. Дюшан взял его из жизни, отнял функции и перенес в музей. И представил, что это тоже может быть скульптурой. Единственное, что сделал сам автор: он на нем расписался. Скульптура — это не только форма, все это относительно. Дюшан не делал сам эту форму, он просто ее увидел и оценил, что ее можно представить как объект. Но ведь скульптурой люди пытались выразить свои чаяния, решить много задач. Поэтому то, что сейчас представляют собой инсталляции, — это результат работы мозга, но не души. Просто не сравнить со старыми мастерами, Пикассо, Шагалом, которые воспитывались на старом искусстве. В них это заложено, и никуда они от этого деться не могли.
- А ваши приоритеты изменились со временем?
- Нет. Принципиально не изменились. Были, конечно, метания и пробы, я даже абстракции пытался писать, но очень быстро понял, что ничего этой абстракцией сказать не могу, не могу выразить. Хотя я жил в такое время, когда очень многие шли в этом направлении. Вот был такой коллекционер Костаки. Он приезжал ко мне, смотрел работы, похлопывал по плечу (очень любил покровительствовать) и говорил: «Ну ты не огорчайся! Ведь в предметном мире искусства все уже сказано. Теперь язык — беспредметный. Люди в космос выходят, и там тоже свой язык. Так что придет время — никуда ты не денешься и будешь тоже абстракционистом». Слава богу, его предположения не осуществились. Но я не скрываю: меня интересует современное искусство. И я хожу на выставки и пытаюсь понять, куда это все приведет.
- Вы были одним из организаторов неподцензурной Бульдозерной выставки. Способны ли современные художники на подобный шаг?
- Конечно, способны. Люди явно ждут чего-то нового. Не на словах, где все повторяется уже 100 лет, — они ждут какого-то смелого шага. Просто все, что не включается в план современного искусства, объявляется вчерашним днем. Екатерина Деготь (российский искусствовед, арт-критик, куратор. — TANR) так выразилась, когда ее спросили: «Что вы считаете достойным искусством?» Она ответила: «А это мы решим». Кто «мы»? «Я ездила по всему свету, видела все музеи современного искусства, читала все статьи по этому поводу, и я имею право решать. А вы не читали, не ездили и не знаете».
- Вы возмущены таким ответом?
Я не возмущаюсь, у меня уже возраст не тот. Но я не согласен.
