Мир, который не должен исчезнуть: Идишкайт-сюрреализм Йосла Бергнера

Алек Д. Эпштейн

Йосл Бергнер – наиболее последовательный израильский художник, не просто воссоздававший, но и воспевавший мир еврейской общинной жизни в давно уже не существующей «черте оседлости». Это поистине удивительно хотя бы потому, что сам Йосл Бергнер в «черте оседлости» никогда не жил. Он родился 13 октября 1920 года в Вене, детство провел в Варшаве, где начал учиться живописи и рисунку. Его отец, уроженец Галиции поэт Захария Хоне Бергнер (1893–1976), писавший под псевдонимом Мелех Равич, был знаком и дружен с крупнейшими идишскими литераторами XX века, в том числе с И.-Л. Перецем, И. Башевисом-Зингером и погибшим в 1952 году Перецем Маркишем.

Как и большинство отцов-основателей Государства Израиль, Йосл Бергнер вырос в Польше, которую покинул в возрасте семнадцати лет. Два факта его биографии, однако, существенно выделяли его даже среди ашкеназского населения Израиля. Во-первых, он родился в Вене, и культурный мир не только Восточной, но и Центральной Европы всегда был важен для него: Бергнер много работал как автор иллюстраций к прозаическим и поэтическим произведениям, но неслучайно его самым любимым писателем на всю жизнь остался Франц Кафка – пражский еврей, гений мировой литературы, не написавший ни одного романа или рассказа ни на идише, ни на иврите, ни на чешском. Во-вторых, все годы Второй мировой войны, а также несколько лет до ее начала и после ее окончания, Бергнер провел в Австралии, где подавляющее большинство израильтян никогда не было. Там он глубоко проникся страданиями других угнетенных – местных аборигенов, которых много рисовал на своих полотнах, значительная часть из которых хранится ныне в галерее в Мельбурне.

Для подавляющего большинства израильтян единственным знакомым им конфликтом между подавляемым меньшинством и доминирующим большинством был конфликт между евреями и их окружением, будь то русские, украинцы, поляки, литовцы или немцы, вследствие чего они всегда чувствовали себя частью преследуемого меньшинства. Очевидно, что Холокост стал апофеозом этого процесса, а создание Государства Израиль должно было гарантировать, что уничтожение евреев никогда больше не повторится. Жизненный опыт Бергнера был несравнимо богаче именно потому, что он воочию наглядно видел, что этническая дискриминация и геноцид могут касаться отнюдь не только евреев. В благополучной в этом смысле Австралии как раз евреи никаким преследованиям не подвергались, в этом обществе «евреями» были аборигены.

Еще в Австралии Бергнером были написаны картины, посвященные теме Холокоста: «Еврейское местечко в огне» (1942 г.) и «Стена гетто» (1943 г.). Произведения молодого Й. Бергнера написаны под очевидным влиянием как произведений немецких экспрессионистов, так и Марка Шагала, Хаима Сутина и других художников преимущественно еврейского происхождения, которых принято объединять под названием «Парижская школа». Трагические сюжеты его полотен диктовали темную, безрадостную цветовую гамму. Чаще всего это ночные или пасмурные дневные сцены; на полотнах господствовали черные, серые и коричневые цвета. То, что в Израиле воспринималось как проблема сугубо национальная, для Бергнера, любимая бабушка которого погибла в Холокосте на территории современной Украины, имело, однако, значение куда более универсальное: важно не только не допустить геноцида евреев, но и не допускать его по отношению ни к какому народу вообще.

Поразительным образом, Бергнер был для своих современников в Израиле и слишком этнографически «галутным», создавая все новые и новые в значительной степени автобиографические полотна о клейзмерах из далекого детства в Польше, и слишком отвлеченно-универсальным, тщательно прорисовывая детали каждого из изображаемых им предметов, не имевших при этом никаких ярко выраженных национальных характеристик. Бергнер очень чутко чувствовал пульс событий, происходивших в израильском обществе; на его написанных в дни войн натюрмортах лепестки цветов пылают, словно обагренные кровью, а серия картин, созданных после начала первой интифады, навеяна циклом работ Франсиско Гойи «Бедствия войны». При этом буквального выражения на его холстах израильские актуалии никогда не имели, вследствие чего его работы сохраняли свою художественную ценность и тогда, когда всплески войн и террора сменялись днями относительного спокойствия.

Знакомство с современной французской живописью и переезд в Израиль привели к существенным изменениям в искусстве Йосла Бергнера, пришедшего к середине 1960-х годов к самобытной версии «Идишкайт-сюрреализма». Пользуясь приемами отчуждения, символами, сопоставлениями, на первый взгляд абсурдными, он создал свой мир «навыворот», в котором активной жизнью живут вещи – мятые, дырявые, ломаные, в то время как люди застыли, черты их лиц схематичны, позы условны. На его полотнах, словно не было никакого Холокоста, продолжает жить как будто привычной жизнью исчезнувший мир говоривших на языке идиш восточноевропейских евреев.

«Я не художник дня сегодняшнего, я художник дня вчерашнего, иллюстратор своих воспоминаний и мыслей, – говорил он сам. – Я рисую то, что чувствую, без излишней патетики, пусть иногда мои работы и обвиняют в недостатке декоративности. Работая, я обычно оставляю неоконченное полотно, чтобы я знал, зачем мне вставать утром следующего дня. Иногда мне снятся мои работы, а иногда мне снится что-то, что мне на утро хочется запечатлеть на холсте. Мои мысли и грезы являются продолжением моих работ, а мои работы – продолжением моих мыслей и воспоминаний».

На картине Йосла Бергнера «Мальчик-клезмер с птицей» изображен юноша из штетла в оранжево-красном одеянии с белым воротником. Он играет на скрипке, легко проводя смычком по струнам, и слегка пританцовывая в такт звонкой и беззаботной мелодии, которая уносится в вечереющее небо. Вокруг нет ни души, а за его спиной виднеются уютные домики родного местечка с блекнущими в наступающих сумерках бело-бурыми стенами и ярко-красными крышами. В прозрачных сумерках мерцают искры окошек, горящих вспышками желтого цвета, напоминая о людях, чьи последние дни в этих домах прошли с желтыми звездами, которые их заставляли носить, прежде чем отправили на уничтожение. Этот мир более не существует, улица пуста, одинокого юного музыканта (не есть ли это автопортрет самого живописца?), неизвестно как спасшегося, совершенно некому выйти слушать – и только птичка, спустившаяся с неба, озорно поглядывает на мальчика, будто отвечая на его игру своей серебристой трелью.

Это образ давно ушедшего детства и безвозвратно утраченного мира патриархального местечка, где звучали знакомые буквально с рождения мелодии, где мирно зажигались окна уютных домов, где можно было бродить долгими летними вечерами под бескрайним небом, мечтая и слушая игру клезмеров и пение птиц. В этом полотне – ушедшая, но бережно хранимая в сердце юность художника, которая всегда остается с ним, будто давно услышанная мелодия скрипки, которую невозможно забыть.

Образы клезмеров оживают и на многих других работах Йосла Бергнера – в частности, зритель видит их на картине «Музыканты». Вдохновенно прикрывший глаза скрипач в колоритном традиционном одеянии и трубач в костюме и шляпе играют под сумеречным, темнеющим глубоко-синим небом на фоне вечернего городка, а между ними стоит маленький мальчик, который бьет в медные тарелки. Вокруг – невысокие домики поселка с уютно светящимися окошками и треугольными скатами крыш, позолоченными последними лучами заходящего солнца. Серебристая вечерняя дымка, возвещая сияние ночных звезд, мягко озаряет землю под ногами музыкантов, будто сцену, заслушиваясь их игрой и бросая прозрачные голубые отсветы на их лица и одежду, запечатленные в подвижных, певучих и трепетных мазках теплой охры и белых бликов, ярко проступающих посреди прохладной палитры летнего вечера. Последние отблески заката отражаются на их чертах, оттеняя светлые улыбки, и искрятся на медных изгибах трубы и изящном корпусе миниатюрной скрипки. Постепенно засыпающий городок погружается в бирюзовую дымку, и кажется, что в этом удивительном, волшебном, почти сверхъестественном свете, как в сказочном сновидении, пришедшем из далекого детства, сами домики поселка оживают, и чудится, что их печные трубы слегка приплясывают в такт мелодии самозабвенно играющего трио, которое и само уже кажется нездешним видением среди перламутрового сияния, под светом еще не видимой Луны.

Йосл Бергнер часто обращался к образам своего детства, как, например, на картине «Натюрморт с красной куклой». Здесь художник изобразил на белом столе, на фоне черных провалов-окон, напоминающих театральные декорации и ставших одним из повторяющихся и самых пронзительных мотивов в его творчестве, скромные игрушки своего детства: старый поломанный утюг на проволочной подставке, жестяной кофейник, солонку, куклу в красном платье... Тускло проступающие сквозь скупую серую палитру, словно сквозь завесу памяти, они молчаливо смотрят на зрителя, будто из далекого прошлого. Как и в детстве, в глазах художника эти предметы оживают и становятся одушевленными существами: утюг со сломанной ручкой, кажется, словно разевает зубастую пасть, как сказочное чудище, полуоткрытый кофейник ухмыляется, хлопая крышкой, и даже кукла будто приподнимается, чтобы получше разглядеть зрителя.

«Когда я был ребенком, у меня не было игрушек, и я играл на кухне с бабушкиной посудой. Я до сих пор вспоминаю то бедное, но беззаботное время, – объяснял Йосл Бергнер, – и продолжаю рисовать все ту же кухонную утварь, которая, однако, живет на моих картинах своей жизнью: например, на полотнах, созданных в дни войн, кастрюли ведут себя совсем по- другому, чем в мирное время».

За пустыми провалами окон изображенные предметы поджидает черная мгла, несущая уже не детский страх – этот мрак подкрадывается, будто предчувствие грядущей беды, катастрофы, которая разрушит и детство, и жизни миллионов людей – и даже проволочная подставка утюга начинает напоминать колючую проволоку. Эти образы детства художника, застывшие на белом столе, теперь потерянные навсегда, становятся символом страшной жертвы – бесчисленных уничтоженных жизней и судеб, которые навеки остаются в сердцах живущих. И живописец словно возлагал эти образы детства, как давно увядшие цветы, на алтарь памяти в неземном храме, к немым стрельчатым окнам – во имя того света, которым одарил его навсегда потерянный мир, где он прожил свое детство, и который уже более никогда не вернуть.

Тема надвигающейся и неотвратимой трагедии, как и мечта о спасении, звучат и в других полотнах Йосла Бергнера. Так, на картине «Яблоко над городом» художник явил образ небольшого городка, очерченного размашистыми белесыми мазками стен и широко распахнутых в отчаянии окон, к которому со всех сторон подступает зловещая черная мгла, а в вышине угасает на глазах теряющая свои краски небесная даль. На его фоне изображен мальчик в треугольной шапочке, глядящий в небо, а сверху, сквозь надвигающуюся тьму, его словно осеняет удивительное видение – огромное золотистое яблоко с сияющими крыльями, распростертыми над городом. Дома, будто живые люди, объятые страхом, в отчаянии и надежде тянутся к нему, как к спасительному светилу посреди тьмы, как к путеводной звезде, и светящаяся фигурка мальчика становится символом надежды на будущее, в нем оживают мечты и чаяния о грядущей юности и весне, которые когда-нибудь победят окружающий мрак. И город, неся на уступах крыш, подсвеченных золотом, будто бы на руках, и бережно поднимая тонкую фигурку к небесам, кажется, стремится приблизить его к солнечному видению, передать этому удивительному ангелу-спасителю символ нового детства, чтобы он сумел уберечь – если и не весь город, то хотя бы чаяния и веру в свет, оживающие в этом хрупком силуэте ребенка, который на глазах возносится в спасительную высь, оставляя позади ужас и отчаяние тьмы, готовой поглотить и город, и ребенка, и само небо, с каждым мгновением погружающееся во мрак…

Йослу Бергнеру судьбой была дарована длинная жизнь, и он успел получить заслуженное признание современников. Еще в 1955 году он был удостоен премии имени Меира Дизенгофа; в 1956 году его работы выставлялись на Биеннале в Венеции; в 1969 году был издан первый альбом его избранных работ; в 1975 году он создал серии работ по мотивам романов Франца Кафки «Процесс» и «Замок», которые позднее экспонировались в Париже; в 1980 году ему была присуждена Государственная премия Израиля; в 1985 году ему было присвоено почетное пожизненное членство в Национальной галерее штата Виктория в Мельбурне; в 1987 году в Австралии был снят фильм, посвященный его жизни и творчеству – Painting the Town: A Film About Yosl Bergner [«Рисуя городок: фильм о Йосле Бергнере»]; в 1996 году он стал лауреатом премии, присуждаемой Центром наследия Шолом-Алейхема в Тель-Авиве; в 2004 году была опубликована книга Фрэнка Клепнера, посвященная работам, созданным Йослом Бергнером «на перекрестке культур» преимущественно в австралийские годы; в 2006 году ему было присвоено звание почетного гражданина Тель-Авива... Его персональные выставки неоднократно проходили в Тель-Авивском музее, в том числе две большие ретроспективы в 2000 и 2010 годах, а также во многих музеях и галереях в разных странах. С годами став известным художником, работы которого продаются на престижных международных аукционах за десятки тысяч долларов, Бергнер обрел материальный достаток, однако остался крайне непритязательным в быту человеком, находя наибольшую радость в общении с друзьями, круг которых, впрочем, становился все реже, а также в занятиях живописью: и перешагнув за девяностолетний рубеж, он продолжал рисовать каждый день.

Чем больше проходило времени, тем больше терял Бергнер людей, рядом с которыми он провел десятилетия; особенно тяжелым для него был уход из жизни драматурга и режиссера Нисима Алони (1926–1998), с которым Йосл Бергнер работал над постановкой ряда спектаклей в Национальном театре «Габима» и который написал предисловие к каталогу его первой ретроспективной выставке в Тель-Авивском музее в 1980 году. Работы Бергнера пользуются устойчивой популярностью у коллекционеров, их продавали все ведущие аукционные дома Израиля, а также Sotheby’s и Christie’s… Кажется, всё это совсем не изменило Йосла Бергнера, до самых последних дней продолжавшего в своей давно не знавшей ремонта студии каждый день трудиться над новыми полотнами. Он продолжал воссоздавать на своих холстах тот мир, которого, если говорить начистоту, давно уже нет – но который не должен исчезнуть, ибо те, кто стремились уничтожить еврейский народ, его культуру, язык и духовную жизнь, не должны оказаться победителями. Йосл Бергнер в каком-то смысле – Дон-Кихот, до последних дней (он скончался 18 января 2017 года) сражавшийся с давно всё и всех перемоловшими мельницами… Каждый день этот воин заново начинал свой бой в защиту народа, культуры, языка и памяти, которые он хранил в себе, чтобы духовный мир восточноевропейского еврейства продолжал жить, всему вопреки. Своей судьбой и творчеством Йосл Бергнер, как мало кто другой, доказал жизнеутверждающую силу еврейского искусства, которое не даст себя сломить никому и никогда.

Йослу Бергнеру повезло в том, что среди окружавших его людей были те, кто очень ценил его дарование и способствовал продвижению его искусства: Моше Абир, владелец тель-авивской галереи «Дан», с начала 1980-х годов занимавшийся продвижением его творчества и организацией его выставок; Рут Бонди, в содружестве с которой на иврите и на английском языке в 1996 году была издана книга воспоминаний художника «Главное забыл»; Франк Фритц Клепнер, автор первой книги о творчестве Бергнера, изданной на английском языке в 2004 году... Одри Бергнер также получила признание как художница; среди прочего, она оформляла спектакли «Габимы» и Камерного театра, работала в области книжной графики.

Бергнер был очень коммуникабельным человеком, любившим общаться на разных языках, но на каком бы языке он ни говорил, самые главные мысли он озвучивал на идише, безотносительно того, говорил или нет на этом языке его собеседник. Бергнер не имел ничего против иврита, на котором говорили меж собой посетители его выставок и зрители, равно как и актеры, оформленных им спектаклей, но быть израильтянином для него отнюдь не означало перестать быть евреем – не обобщенным, сформировавшимся в горниле «плавильного котла» возрожденной государственности, а аутентичным, таким, каким был его отец, писатель и переводчик Мелех Равич, какими были друзья отца, самым известным из которых оказался, получив Нобелевскую премию, Исаак Башевис-Зингер. Прожив почти всю свою жизнь в США, Зингер остался «вовлеченным аутсайдером» американской литературы, все произведения которого были в оригинале написаны на языке идиш.

Картины не пишутся на каком-либо языке, они как будто вне- и наднациональны, однако мир разрушенной Холокостом, советской властью, миграциями и, в значительной мере, сионизмом восточноевропейской идишской культуры живет на полотнах Бергнера не менее отчетливо, чем на страницах книг Зингера. В то время, когда многие его современники пытались утвердить свое место в искусстве, подражая «самым передовым» волнам американского абстракционизма, Бергнер рисовал так, как будто ни о каком абстракционизме никто никогда не слышал. В результате, однако, многие из эпигонов «самого передового» искусства оказались забыты, ибо желающие приобщиться к всевозможным проявлениям абстракционизма могут сделать это, обращаясь к творчеству первопроходцев этого искусства в США и Западной Европе. Бергнер же в ретроспективе видится творцом уникального, одному ему присущего стиля, который может быть охарактеризован как Идишкайт-сюрреализм. В этом его непреходящее значение не только для израильского, но и для мирового искусства.

Еврейское общество поощрения художеств представляет главу из альбома-монографии "Сюрреализм после Холокоста: искусство выразить невыразимое. Художники восточноевропейской еврейской диаспоры в Израиле".