Даниил Каплан
Слово «Ретроспектива» для Сутина – излишне гладкое и стерилизующее, на выставку идут не за ней, не за ретроспективой, и, значит, оно крепится, как поплавок, чтобы не утонуло имя… а что, собственно, произошло? – к нам приехали 60 полотен Хаима Сутина (1893-1943) – скажешь кому-нибудь и наблюдаешь за реакцией.
В двух случаях из трех надо быть готовым дать ответ справочного характера и, на всякий случай, произносить имя разборчиво, как персонажа экзотической сказки или растение эхеверия. Нулевые были бычьи, напористые. Нам ли не знать, кто такой Хаим Сутин?
Представьте, Шариков вдруг начинает писать картины. Взгляд решительный, зубы не чищены, лопоухий, толстогубый и нос картошкой. Но каждое поколение находит в нем взрыв эмоций – кто бы еще мог завернуться в свои полотна и выть? – страшные художественные переживания чудовищной несправедливости бытовой вылились в кричащие полотна. Сутин не вкладывает в них философии больше, чем в них есть экспрессии, и не использует лак, поэтому «вживую» масляные краски усиливают ощущение тления, смягчим, – напряжение. Профессор скажет: «эстетический ожог».
Ни дневников. Ни комментариев собственного сочинения, как было принято у авангарда (Малевича, Шагала). Хаим Сутин перед историей нем, как серное облачко, словно прилетел темный ангел и распахнул крыло. Белорусский еврей с очень плохим произношением и с пробелами в биографии, он был нем и при жизни, нем и бесправен. И на полотнах: дохлый гусь, дохлый заяц… задыхаешься от всего, что сделал этот неказистый человек. Но, проходя по залам, вспоминаешь о его взаимоотношениях с Модильяни, о его влиянии на Шемякина. Выставка разделена на три зала: пейзаж, натюрморт и портрет.
Волнующаяся цветная лужица, в которой угадываются — а при ближайшем рассмотрении хорошо видны — черты человеческого лица. Автопортрет Хаима Сутина (1921), им кураторы Клэр Бернарди (Музей Орсе) и Сурия Садекова (ГМИИ им. А. С. Пушкина) открыли выставку, и это трогательно – художник встречает своих гостей. Вход оформлен, как игрушка-конструктор из дерева. Мальчик, вошедши, немного растерян, не того ожидал, – это такое искусство, Яшечка, – объясняют ему родители, – нужно включить воображение – а он бы сразу полез трогать. Хаиму Сутину на автопортрете почти тридцать лет…
Ни рам, ни стекол не предусматривали его полотна. Их называют «холсты», когда хотят подчеркнуть это. И фон темно-синий, на таком подобии бархата в Третьяковке висит Врубель. Давящая обстановка общественного интереса и имя Сутина – это не совместимо. Экспонирование неестественно для него. И в этом ключ – показать преемственность и качественный вес, словно он — русский классик, овеянный славой двух веков. Мы наслаждаемся, потому что положено наслаждаться, и смотрим, потому что прославленный художник.
Фото - Вера Вакулова
…Тридцатилетие – это над всей будущей жизнью капитанский мостик, и на выставке много посетителей уже вставших над своим жизненным опытом, готовых вполне ломать стереотипы. — Его нужно показывать как-то иначе? или как-то иначе воспринимать? — Вот репортаж «Ведомостей»: стоит молодая пара, их приковало полотно с дохлой курицей (и слово «гусь» в белорусском языке женского рода). Краснокирпичная кладка одиночества в «Барабанах в ночи» (пьеса того же времени, 20-е годы) у Брехта – это стена неведения, стена скорби. «Газета.ру» опубликовала репортаж: «Россия стала ближе к Сутину».
В каком-то смысле – да. Они цинизмом компенсируют отсутствие таланта, а, по существу, силы, способной преобразовать их во что-то лучшее, чем они есть. И я ношу это в себе – признается художник на холсте маслом – желание спасти из небытия, из пустоты. И этому он учится у мастеров старой школы. Выбирая название, «Ретроспектива», кураторы хорошо знали, на что шли: его необходимо оправдывать. И один «Мертвый заяц» Шардена, привезенный специально для Сутина, повешенный на фон, с которого на нас смотрит «Демон» Врубеля, оправдывает и дает художнику шанс быть услышанным.
Без этих сопоставлений «Ретроспектива» – название над художником насмехающееся. И галерея портретов (первый зал) – это комната кривых отражений. Невольно рисуешь себе подобные картины, но уже с участием присутствующих. Не портретами прославился Хаим Сутин – с них начался его тяжелый, скорбный (это следует зачеркнуть) счастливый путь художника. Часто сравниваемый с Шагалом, Хаим Сутин и кисть взял в руки схожим образом – написал дальнего родственника из местечка с могущим вызвать мрачные ассоциации названием Смиловичи. Эксперимент кончился плохо.
Ветхий завет, книга Исхода, вторая заповедь Моисеева предписывают: не делать изображений. Марк Шагал в возрасте Яши, показавший портрет своему дяде-парикмахеру, узнал от него, что необычайно талантлив. Если бы Шагал показал свои таланты деду-мяснику, с высокой долей вероятности с ним бы случилось то же, что с Хаимом Сутиным – прозрачные намеки долго ныли по всему телу художника, так что где-то в альтернативной реальности Марк Шагал рисует свою любимую белую буренку разъятой на окорока. И Хаим Сутин находит выход – он начинает фиксировать свое возмущение.
Даже тот, кто не изучал специально его писем, глядя на холсты, чувствует, что он просит красок и красок. Кроме того, что авангард – хищное искусство. С розановским «родила червяшка червяшку» Сутин над окровавленными тушами категорически не согласен. Мясник – аллегория. В каждом портрете, если присмотреться, можно увидеть этот уродливый контур – «съемки запрещены, молодежь!» – очень важно знать, что есть что-то альтернативное этому – второй заповеди и смотрительницам – людей с похожими лицами Иосиф Бродский называл «хозяевами каждодневной жизни» и сторонился их.
Мир, Труд, Свобода, Равенство, Братство, Счастье – на глазах Хаима Сутина то, к чему хотелось бы относиться бережно, принимает форму лозунгов. Искусство становится нарисованным очагом Папы Карло. На самом деле, интересно, что значит вторая заповедь: бывает, выходит на трибуну как Б-г, а в бытовом отношении – человек. Не сотвори себе кумира. И творчество Хаима Сутина – обратная сторона восхищения. Портретный подготовляет войти в главный зал. На стенке, их отделяющей, как душевые кабины от бассейна, разместили «Лежащую фигуру» (1969) Френсиса Бэкона.
Бэкон на уровень возводит этот зал. Посетитель понимает, что не так просты туши, и заяц, и его облезлые бока, с которых сходит мясо. Бэкон, мрачный экспрессионист, – объемен. Кто это?.. обезглавленная Мария-Антуанетта в позе роженицы, повернутая на зрителя своей отрубленной головой? Или полуразложившийся младенец, вышедший из её лона? Бэкон обращен к Шардену и привязан к нему тонкой спицей ретроспективы. «Мертвый кролик» Шардена напоминает скорее «Записки охотника». «Заяц» Сутина, представленный в том же состоянии – «Кладбище домашних животных».
Сутин, которого под конец жизни гнали как затравленного зверя, умирает от язвы загнанным, но меру своему таланту определяет сам – медный кувшин. Человек мало чем отличается от морской черепахи, но черепаха не замечена в индивидуальности, ей главное добежать, а человек – замечен, и это его панцирь. Вероятно, на этом они сошлись с Модильяни. Когда самим веком воспитан человек-масса, Хаим Сутин находит себе уникальный голос, и о его панцирь разбивается стервятник сиюминутных благ и временщик идеологии. И синий фон для художника – символ не нажитого им благополучия.
Мама, а где Геракл? – интересуется мальчик Яша. – Они создали то, чем мы живем сегодня, такие как Сутин, бросившись на колючую проволоку общих норм и правил. Илья Эренбург, свидетель тех кутежей и сложная фигура советской литературы, назвал их собрания – «не вертеп, сейсмическая станция», а в нашу память они вошли красивым адресом. Кафе «Ротонда», бульвар Монмартр, и их художественное многоголосье получило название «Парижская школа» — в этом высший смысл, что «парижской» назвали школу в Париже, том месте, где много веков назад появилось многоголосое пение.
«Натюрморт с селедками» и солонка объемная, как морская раковина. И две вилки, что в сочетании с потемневшим рельефом раковины и издали с ребрами трех селедок напоминают костлявые руки. Превосходная обложка для пластиковой карты. Ненавидевший коммерциализацию, Хаим Сутин стал прекрасным источником заработка и с этим можно идти в новый зал пейзажа. Сутин из тех художников, что не понижают планку – плохие работы должны быть уничтожены. Если посчитать, сколько бы картин художник уничтожил, попади они к нему в руки, – составился бы зал обреченных полотен – этот зал.
Не легче сосчитать, сколько музеев собрали здесь свои картины. Большое синее дерево в столице кубизма Сере, по соседству Джексон Поллок – нефтяные и паутиновые разводы, чем-то напоминающие ноты. Сутин уже приезжал в собрании «Парижской школы», до января 2018 он удостоен персональной выставки – и это событие – в него подгружаешься сразу, как скачиваешь из интернета аудиогид: «Хаим Сутин. Ретроспектива». Странные сближения, которым начертано быть в истории, и баритон без придыхания, связанный клятвой Гиппократу, компенсируют хаим-сутиновское молчание.
Не нужно спешить подниматься наверх, пройдитесь по залам – это наш Лувр. Хаима Сутина поместили на втором этаже, над кондотьерами, в глубине классической эпохи. Давид Микеланджело, победивший Голиафа пращой и силой мышц, и маленький Донателло, соблазнивший и отрезавший голову (позже скажут – божьим промыслом). Мальчик так искал Геракла, а его повели колонны смотреть и выставку, где под синим разливается алый. И нужно воображение включить. Над главной лестницей музея — транспарант и черная надпись: «никто не даст нам избавления, ни бог, ни царь, и не герой».
На входе буквы Soutine продавлены пальцами детей, а на выходе думаешь, что же он хочет? Показать неустроенность через мертвые тела животных? Вырваться, выплеснуть себя на полотна? Или нечто другое: если что-то делаешь, делать надо так, как чувствуешь и надлежащим образом – качественно. Почему?
Потому что кровь течет по венам и разносит кислород. Человечество не вышло еще к тому состоянию, в котором бы Сутин стал прошлым. Интервьюируя художника Галину Волхонскую (будем считать это анонсом) я обмолвился, что готовлю репортаж и услышал в адрес Сутина: «Это вулкан!» Добавляю от себя: неостывающий вулкан.
