Константин Терешкович, человек Мира

Виктор Гуревич, "Заметки по еврейской истории", №20 (123), декабрь 2009.

Константин Терешкович – выдающийся «русский парижанин» – живописец, график, иллюстратор, сценограф, художник-декоратор, автор критических статей – родился 1 мая 1902 г. в селе Мещерское, Подольского уезда, Московской губернии, где в то время работал врачом его отец Абрам Миронович. Назван был в честь своего дяди, Константина (Кусiеля) Мироновича Терешковича, политкаторжанина-народовольца[1].

Автор надеется, что предлагаемый очерк поможет русскоязычному читателю не только заполнить существующий пробел, но и узнать что-то новое, чего в западных изданиях нет. И заранее просит извинить за то, что статья местами напоминает сухой перечень Салонов и выставок: ввиду скудости и разрозненности имеющейся информации жаль было бы упустить хоть одну ее крупинку.

С 1911 г. Костя учился в частных студиях К. Юона, И. Машкова и Ф. Рерберга. В 1913-м в галерее Щукина впервые увидел работы Моне, Ренуара, Мане, Матисса, Ван Гога. Потрясение было настолько сильным, что мальчик решает стать художником, причем обязательно в Париже. Позже, в 1917-м, Константин три месяца учится у П. Кузнецова в Московском училище живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой.
Когда, в конце 1912-го, на Балканах началась война (1-я Балканская) с Турцией, одиннадцатилетний Костя и его школьный друг убегают из дому, чтобы тоже бороться с турками: ну как же русским не поддержать славян и греков?.. Уже совершили марш-бросок на юг, но полиция, предупрежденная семьей, догоняет их и возвращает обратно.
В 1918-м Константин записался добровольцем в Красную армию. Задумав покинуть страну, устроился санитаром на поезд с немецкими военнопленными, ожидавшими отправки в Европу. Однако в неразберихе гражданской войны поезд отправился в Сибирь, а затем на Украину, в зону боевых действий Добровольческой армии генерала Деникина. Спасаясь от белых, Терешкович попал из огня да в полымя – сначала в Крым, который в то время (после Брестского мира) оккупировали немцы, потом в Батум, работал там на чайной плантации. В декабре 1918-го в Батумском порту высадилась английская пехотная дивизия. Вскоре Константин оказывается в Константинополе, служит конюхом в британской оккупационной воинской части, в свободные минуты рисует портреты офицеров.
В древнем городе Константинополе оказались многие российские эмигранты первой волны, бежавшие из Крыма вместе с остатками разгромленной Добровольческой армии (ставшей под командованием генерала Врангеля называться Русской). Всего там насчитывалось около 200 тысяч военных и гражданских лиц. Очевидец рассказывает [1]:

– Живем в общежитии, 20 человек в одной комнате. Один из нас – художник, очень красивый, высокого роста молодой человек. Он рисует акварелью и тушью виды Константинополя, окантовывает рисунки в стекло и продает на Пере[4]. Его дела идут выгодно, и он собирается даже взять к себе в помощь дядю Костю и Платосика (соседей по комнате). Я тоже просился к нему на службу, но вакансия оказалась занятой. Художник одевается очень изысканно, на нем бархатная куртка, плисовые шаровары и желтые ботинки…

Автор не сообщает имя молодого художника. Конечно, очень мало вероятно, что это был именно Константин, хотя бы потому, что художник слишком хорошо одет…
В ноябре 1920-го близ небольшого турецкого городка Галлиполи, на одноименном полуострове, только что оправившемся после недавнего землетрясения, был разбит русский военный лагерь. Здесь теплилась и театрально-художественная жизнь. Русские изгнанники стремились объединиться, в чужом и негостеприимном окружении это было крайне необходимо. Одним из центров притяжения эмигрантов стал художественный кружок (около 40 человек). Кружковцы делали все: вырезали фигурные деревянные ложки, рисовали игральные карты, изготавливали из консервных банок кружки с арабесками, из консервных ящиков – балалайки и мандолины, а из кусков мыла – шахматные фигуры, оформляли любительские спектакли, расписывали часовни воинских частей. Рисовали карандашом, детскими мелками, самодельными кистями.
Весной 1921-го в Турции был даже учрежден Союз русских художников. Существовал он недолго, только до 1923 г., так как большинство его участников считало приютившую их страну временным пристанищем, недолгой остановкой на пути в европейские столицы. Особенно манили Париж, Берлин, Прага, Белград. Через Константинополь пролегли пути многих очень известных впоследствии мастеров. Восточные мотивы – экзотические сценки, пейзажи с мечетями и минаретами, копии византийских мозаик и фресок – еще долго просвечивали в их работах, создаваемых уже под другим небом [2].
Сказанное можно отнести и к Терешковичу, хотя в Галлиполи он не попал. Еще в 1920-м, после ряда приключений, без денег и паспорта, он через Грецию добирается до Марселя. Работает в порту, чтобы заработать деньги на жизнь и для поездки в Париж. И вот в июне 1920-го, после двухлетней одиссеи, Константин – в Париже, где поселяется в доме приютившего его С.М. Ромова.
Ромов[5] знакомит его со многими русскими художниками, жившими в то время во Франции, в том числе с М.Ф. Ларионовым, В.С. Бартом, Х. Сутиным. До 1922-го Константин имеет лишь случайные заработки: работает на заводе по изготовлению консервной тары, дворником, натурщиком в мастерской Сутина – одной из сотовых ячеек знаменитого «Улья». Одновременно учится в академии Гранд Шомьер. Дружит со старожилами «Улья» М. Шагалом, М. Кислингом, П. Кременем. В конце 1920 г. впервые выставляется на Осеннем Салоне.
Вот что пишет об этом времени Анна Линдберг [3].

«Легендарный "Улей" на Монпарнасе известен каждому, кто хотя бы немного интересовался парижской художественной жизнью начала прошлого столетия. В этом, в сущности, убогом домишке, лишенном элементарных санитарных удобств, жили, работали, выпивали и тусовались веселые и полуголодные молодые люди, чьи имена уже давно стали гордостью так называемой парижской школы. Наем мастерской в Улье, расположенном непосредственно по соседству с местной бойней, обходился всего в 50 франков в год, а сытный недорогой обед стоил не более двух с половиной – даже по тем временам суммы весьма небольшие. Неудивительно, что в Улье жили преимущественно нищие художники, а также те, кого устраивал богемный образ жизни, возведенный его обитателями в ранг единственно возможного и самого правильного способа существования.
Особенно комфортно в этих тесных холодных комнатушках чувствовали себя выходцы из России – те, которые годами существовали далеко за чертой бедности (как Хаим Сутин), и те, кто с детства не привык тратить деньги на еду и комфорт (как, например, Марк Шагал, который ежедневно питался только хлебом и селедкой). О жизни Улья написано немало книг; попойки, интриги и любовные истории тщательно изучены и разложены по полочкам. Тем же, кто к интригам равнодушен, остаются общепризнанные шедевры и просто талантливые работы его обитателей. На выставке "Хаим Сутин и художники его круга" представлены произведения Хаима Сутина, Пинхуса Кременя, Моисея Кислинга, Константина Терешковича и Василя Хмелюка.
Все художники, представленные на выставке в галерее "Улей" в Петровском переулке[6], объединены близостью не только искусства, но и судеб. Выходцы из провинциальных еврейских местечек, познавшие бедность и унижение у себя на родине, они были чужаками и в блистательном Париже. И все же французская культура гордится этими художниками и давно считает их своими. Недаром еще сто лет назад Улей стал символом космополитического искусства, взращенного парижским вольным воздухом».

За столиками известных всему миру кафе «Дом» и «Ротонда» на углу бульваров Монпарнас и Распай проводили свободное время многие представители тогдашнего литературно-художественного мира: Гийом Аполлинер, Блез Сандрар, Пабло Пикассо, Амедео Модильяни, Диего Ривера, Илья Эренбург и многие другие. В разные годы сюда захаживали В.И. Ленин (который пил только пиво и гранатовый сок), Ю.А. Мартов (предпочитавший коньяк), Л.Д. Троцкий, А.В. Луначарский, В.Р. Менжинский.
«Улей», торжественно открытый в июне 1905 г., первоначально представлял собой нечто похожее на культурный центр – это был ансамбль, состоящий из театра и 140 крошечных мастерских, расположенный среди цветущих деревьев и лужаек. Однако в 1914 г., когда в нем поселились беженцы из Шампани, он пришел в запустение; приложили к этому руки и мужики со скотобойни на улице Вожирар, периодически громившие «Улей» – просто ради забавы. Затем состоялось переселение народов: сюда прибыли выходцы из Литвы, Украины, Польши, Румынии (Генри Миллер по этому поводу восклицал: – Лавина евреев!)[7], японцы, испанцы, аргентинцы, скандинавы...

А. Седых вспоминает:

«…нам было тогда по восемнадцати лет. В русской студенческой столовке на рю де Валанс подавальщица Анна Марковна, женщина с лицом располневшей Юноны, питавшая слабость к представителям артистической богемы, подкладывала нам с Костей побольше каши... Борщ, котлеты с картофельным пюре и чай стоили 2 франка 10 сантимов, и я отлично помню, что Костя за эти деньги неизменно съедал двойную порцию борща, – он еще помнил голод, перенесенный в России.
Жили мы в одной комнате в отеле на рю де Гоблен, весело, шумно и довольно беспутно. По нашему коридору постоянно сновали какие-то молоденькие девушки в халатиках, заглядывавшие из комнаты в комнату, – всюду были друзья. Денег у нас, конечно, не водилось, Костя не мог платить натурщицам, и писал он больше портреты наших очередных подруг. Запомнилась одна, голубоглазая, с пепельными волосами, которую я называл "Маркизой". "Маркиза", между прочим, тоже, как и мы, любила котлеты с картофельным пюре. Писал Костя акварелью и почему-то сделал лицо "Маркизы" слегка зеленоватым, что очень ее обижало. Однажды Костя потребовал картину, хранившуюся у меня в большой коробке под кроватью. Мы долго ее рассматривали, и Костя сказал, что портрет никуда не годится, лучше его уничтожить. "Маркиза" к этому времени уже исчезла с нашего горизонта, и в камине ей было устроено окончательное аутодафе. Костя часто уничтожал свои работы, которыми был недоволен.
Когда смотришь на полотна Терешковича, создается впечатление, что писал он очень легко, радостно, даже несколько небрежно. Ничего подобного! Терешкович вынашивал свои вещи медленно, работал над ними подолгу, много раз переделывал. У него не было ничего случайного. Каждое полотно – продукт тщательного и часто мучительного труда. Анри Матисс когда-то ему говорил: "Нужно работать. У меня не бывает вдохновения. Я работаю!"».

В 1921 г. Терешкович участвует в выставках «Сорок семь художников кафе "Парнас"» и «Сотня с Парнаса». Вот что он сам говорил об этом:

«Самое интересное кафе, которое чаще всего посещали Сутин, Шагал, Леже и другие известные художники, находилось между "Селектом" и "Ротондой" и называлось "Парнас". Тогда как новые хозяева "Ротонды" помещали на ее стенах дешевые картинки, "Парнас" украшали настоящие полотна. Здесь можно было приобрести Сутина – до того, как Барнес (хозяин кафе) умножил цены во много раз – за сто пятьдесят франков».

В 1922-1923 гг. Терешкович входит в литературно-художественную группу «Через», созданную И. Зданевичем[9] и С. Ромовым. Группа стремилась к установлению контактов между эмигрантами, советскими и французскими деятелями культуры, в нее входили как поэты, так и художники: Давид Какабадзе, Елена Ахвледиани, Ладо Гудиашвили, приехавшие на время из Грузии, Виктор Барт[10] и другие.
В 1920-1932 гг. в Берлине проводятся выставки русских художников, живших тогда в Германии: Б. Григорьева, А. Архипенко, К. Коровина, Л. Пастернака, M. Добужинского, А. Ремизова. Терешкович тоже проводит весь 1923 год в Германии (Дрезден, Берлин), там – гиперинфляция, счет в булочных и овощных лавках идет на миллионы и десятки миллионов немецких марок, а на сравнительно небольшие французские деньги можно жить довольно прилично. Весной 1923-го состоялась его персональная экспозиция в берлинской галерее Neumann. Затем он участвует в Выставке русских художников книжного магазина при русском издательстве «Заря», а в 1924-м возвращается в Париж. Работает в мастерских, которые ему любезно предоставляют друзья. Картинам Терешковича того времени свойственна экспрессивная манера живописи; соединенная с легкостью и простотой сюжетов, она отвечала настроениям публики и обеспечивала успех.
В Париже российские художники, прибывшие сюда и обосновавшиеся здесь в разные годы, составляли некоторое обособленное сообщество, не до конца растворяясь в космополитической жизни столицы. Еще в ноябре 1920 года, в продолжение предреволюционных традиций, там был учрежден Союз русских художников, первоначально насчитывавший почти 130 членов. Секретарем Союза, а с 1925 г. его председателем, был И. Зданевич.
В 1923 г. Терешкович, член Союза и один из главных «русских» Парижской школы, принял участие в выставке группы художников, объединенных журналом «Удар», в галерее La Licorne. С 1924 г. выставляется на Салонах регулярно: Осеннем (с 1934 г. – член этого Салона), Тюильри, реже – на Салоне Независимых. В 1924-м прошла совместная выставка с близкими ему по манере письма Виктором Бартом и графом Андреем Ланским в галерее Carmine, в 1925-м – выставка с Ланским в галерее Henry, в 1930 – большая выставка русского эмигрантского искусства с его участием в Белграде.
Особо следует отметить, как наиболее представительную, экспозицию русского искусства в парижской галерее La Renaissance (1932); показавшую произведения более 70 художников. Эту выставку критика сравнивала с дягилевскими экспозициями 1906 года.
Участвовал Терешкович и в групповых выставках с французскими художниками, в том числе в кафе «Ротонда» и в парижских галереях:
– 1926 – Ch.-Aug. Girard (совместно с Роланом Удо),
– 1929 – галерея бывшего московского коммерсанта Владимира Гиршмана (W. Hirshman), «Цветы и натюрморты»,
– 1930, 1936 – Zak,
– 1931 –d’Alignan,
– 1931 – L’Epoque (группа журнала «Числа»),
– 1936 – Castelucho – Diana.
Персональные выставки проходили в парижских галереях:
– Ch.-Aug. Girard, (1927; 1928; 1930; акварели; 1932; 1934),
– Quatre Chemins, (акварели и рисунки, 1927),
– de l’Elysee (1938),
– на улице du Faubourg St.-Honore, 66 (1937),
а также в Женеве (музей de l'Athenee, 1934), в галерее «Искусство нашего времени» Павла Ивановича Лужецкого (Gallery P. Loujetzky) в Гааге, Чикаго (1937) и Нью-Йорке (1937).
В 1926 г. Константин работает по небольшому контракту в г. Аваллон, живет там на чердаке у антиквара. Создает быстро получивший широкую известность портрет «Страж города Аваллона», который показывает на Осеннем Салоне. Завязывает в это время отношения с Брианшоном и Лёге. Уже в «Страже» хорошо просматриваются мастерство композиции и характерное для Терешковича пристрастие к насыщенным красным, синим, сиреневым тонам. Портрет старого человека, чем-то напоминающий картины примитивиста Нико Пиросманишвили и близкого ему в то время по духу Ладо (Владимира) Гудиашвили, привлекает внимание своей мягкостью и человечностью.
Терешковича замечает французская пресса: в 1925-1927 гг. появляется несколько хвалебных отзывов на его работы в журнале «Живое искусство» («L' Art Vivant»), где сотрудничают известные искусствоведы Жак Генн, Флоран Фельс, Жорж Шарансоль. В 1928-м Фельс публикует первую посвященную персонально Терешковичу книгу [7].
Осенью 1928 г. в Государственном Музее нового западного искусства (Москва) проходила выставка «Современное французское искусство». Здесь московские зрители впервые смогли увидеть произведения известных европейских мастеров, от экспрессивных романтиков до неоклассиков, от пуристов до метафизиков и первых сюрреалистов, таких, как Амедео Модильяни, Кес Ван Донген, Андре Дерен, Mорис Утрилло, Фернан Леже, Морис Вламинк и другие. Это была одна из лучших экспозиций произведений мэтров Парижской школы вне Франции [2]. К Парижской школе причисляли тогда около 100 мастеров, из них 20 – широко известных.
До конца двадцатых годов советская власть либерально относилась к творчеству большинства эмигрантов. Несмотря на то, что Союз русских художников, из-за существенно различного отношения его членов к Советской России, к этому времени ослабил свою активность и даже раскололся, на выставке была организована так называемая Русская группа. В нее входили Марк Шагал, Хаим Сутин, Осип Цадкин, Иван Пуни, Константин Терешкович и другие. Русский отдел располагался в Третьяковской галерее.
Известный советский искусствовед А.М. Эфрос писал [8, цит. по 9]:

«Русская группа парижской школы – наши исторические издержки. Они свидетельствуют, что в окружении большой художественной атмосферы, в огне настоящего чекана и требовательности – русские художники могут идти по высшему уровню искусства».

В Русской группе, объединявшей разные течения – от экспрессионизма до кубизма и метафизической живописи – наибольшего внимания, по мнению Эфроса, широкого эрудита, заслуживали скульпторы-посткубисты, среди которых особой одаренностью выделялся Жак (Якоб) Липшиц, а также живописцы: Константин Терешкович с его оригинальными эмоционально-экспрессивными фигуративными полотнами, Леопольд Сюрваж (Штюрцваге, петербуржец финского происхождения[13]) и, конечно, Шагал. Марк Шагал, которому его маршан Амбруаз Воллар не разрешил вывезти из Парижа новые картины, экспонировал несколько своих работ, еще в 1927 г. подаренных им Третьяковской галерее; после этого единственного показа они более 60 лет пролежали в ее запасниках. С этюдом Терешковича к «Стражу города Аваллона» произошла аналогичная история: купленный одним из московских музеев, он никогда не показывался публике. Несмотря на то, что среди трех представленных на выставке работ художника этот портрет отмечался как самый удачный.
Отмечая несомненное влияние Сутина, Ларионова, Утрилло, Дюфи на творчество Терешковича, исследователи [6], [9] ставят его дарование, энергию и напор не менее высоко, считая его «более организованным», чем у Сутина, и «более активным и мужественным», чем у Утрилло.
Терешкович на эту выставку не приехал, когда-либо позже в Москву тоже не приезжал. В начале 1930 годов, после ухода с политической сцены А.В. Луначарского, лояльное отношение советской власти к эмигрантам на долгие годы уступило место подозрительности и грубому шельмованию. Имя Шагала, как «формалиста», было в СССР табуировано вплоть до 60-х годов прошлого века, имя Терешковича по малопонятным причинам нигде не упоминалось до начала 1990 годов.
В 1928-м Константин, по приглашению знакомого врача, большого любителя живописи, проводит зиму в Монтрё (Швейцария); заводит там много друзей среди швейцарских коллекционеров, которые потом поддерживали его в течение многих лет. Посещает Олимпийские игры в Амстердаме и музей Франса Хальса в Гарлеме.
А на бульваре Монпарнас в эти годы, которые позже назвали «золотыми двадцатыми», текла повседневная жизнь. Вдали от сухого закона блаженствовал Эрнест Хемингуэй; прилежно изучал нравы парижских проституток Генри Миллер. Полученные знания очень пригодились ему впоследствии при написании знаменитых «Тропиков» – Рака (1931) и Козерога (1939).
Комната Миллера находилась на втором этаже виллы Сёра, над мастерской Сутина, которого Миллер недолюбливал: Сутин был очень «диким» и не общался ни с кем, кроме Терешковича и Мишонца. Хорошим манерам (в том числе обращению с вилкой и носовым платком) Сутина обучал, пока был жив, Модильяни. Терешкович познакомиться с Моди, которого так звали друзья, не успел.
А. Седых считает, что

«Сутин сыграл большую роль в жизни Терешковича. Дружить с ним было действительно трудно: он тяжело болел, всегда был мрачно настроен, временами груб, но Терешкович необычайно ценил его талант и любил с ним спорить. По существу это были две совершенно противоположные натуры. Один смотрел на мир, как на витрину мясника с выставленными в ней громадными мясными тушами. Другой писал море, снег, цветы, портреты молодых женщин… Терешкович шел от импрессионистов, которых Сутин отрицал полностью».

Много разговаривать Сутину[14] было просто некогда, все время, что называется, «от и до», он творил. В результате, как говорил он сам, напрочь забыл русский язык. Другой художник, Грегуар Мишонц (Григорий Мишонзник, из Бессарабии); как и многие другие монпарнасцы-евреи, не знал ни русского, ни французского, но это ему не мешало дружить и с Миллером, и с Сутиным, и с Терешковичем.
Парижане очень любили танцевать. Знаменитым злачным местом на Монпарнасе было кабаре «Жокей». Открытый там танцевальный зал «Негритянский бал» всегда был забит белыми, черными и черно-белыми парами. Белые женщины буквально млели в крепких руках своих партнеров – отпускников колониальных войск, ненадолго приезжавших в столицу из Африки и с Антильских островов. Самим антильцам это не очень нравилось. В конце концов они ушли из «Негритянского рая», без боя оставив территорию белым танцорам.
Идя навстречу вкусам «простого народа», Союз русских художников подхватил эстафетную палочку. Совместно с группой «Через», он кроме выставок проводил благотворительные балы, такие, как «Ночной Монпарнасский праздник» (1922), «Трансментальный бал» (1923), «Банальный бал» (1924), «Бал Большой Медведицы» (1925), «Бал Жюля Верна» (1929). Через эти балы в частные коллекции разошлось много замечательных картин, за которыми сейчас коллекционеры готовы гоняться по всему свету.
Нина Берберова в книге «Курсив мой» так описывает один из подобных вечеров:

«День бала художников, большой зал Бюлье, лето. Полуголые, загримированные дикарями, индейцами, африканскими неграми художники ходили сначала по Монпарнасу, из «Ротонды» в «Куполь», с размалеванными всеми цветами радуги лицами, с натурщицами, изящными, раскрашенными, едва прикрытыми какой-нибудь тряпицей, и здесь можно было увидеть всех: и спокойного патриция Дерена, и Цадкина, и Певзнера, и Брака. Все кончалось шумным и оргийным пиршеством у кого-нибудь в студии, и один раз было ночное сборище у Терешковича, тогда еще холостого, куда он пригласил и Бунина, и Зайцева, и Алданова. Алданов был, что называется, шокирован всем, что увидел, и довольно скоро ушел. Бунин был сначала подавлен зрелищем, но не без удовольствия «приобщился» к вакханалии, а Зайцев «попивал», и «посиживал», и «посматривал», и «приобщался» усердно и тоже не без удовольствия: все это было ему хорошо знакомо по собственной молодости.
Утром, на рассвете, у всех был полинялый вид, растрепанный и несколько непотребный. И домой расходились по пустынным улицам, где громыхали своими бочками золотари да на высоких телегах огородники везли капусту и морковку на Центральный рынок…».

– Какое впечатление у вас оставляли эти бесчисленные сеансы позирования? – спросил я старшую дочь художника. Франс мне ответила единственным словом: «Это было тягостно!». Потом она добавила: «Отстояв несколько часов и закончив сеанс, я устремлялась к картине, чтобы увидеть свой портрет, сделанный отцом. И много раз случалось, что на картине было представлено ВСЕ: то, что лежало на кресле, ширма, стол, корзина цветов, весь интерьер мастерской; но от ФРАНС – ни малейшего следа! Я абсолютно отсутствовала на картине…. Мой отец нуждался в моем присутствии, чтобы рисовать все остальное. И он действительно рисовал все остальное – абсолютно все – за исключением меня!».

Конечно, ребенку было чему удивляться. Но вероятно, добавим мы, только присутствие Франс создавало художнику абсолютно необходимую для творчества духовную поддержку...
Каковы были политические позиции Константина Абрамовича (или Андреевича, как его стали именовать в Париже)? Об этом можно судить лишь на основе отрывочных фактов. Скорей всего, это были взгляды представителей левого крыла эмиграции, которые можно назвать умеренно просоветскими. Так, в 1930 г. литератор А. Левинсон откликнулся на смерть Владимира Маяковского статьей, больше похожей на пасквиль, в одной из парижских газет. Поддерживая инициативу возмущенного Ильи Эренбурга, Терешкович в ответ негодует в той же газете вместе с Н. Альтманом, П. Пикассо, Ю. Анненковым, Ш. Ашем, Н. Гончаровой, Э. Триоле, О. Савичем… Контрответом на выступление Эренбурга и поддержавшей его когорты был демарш со стороны М. Алданова, Н. Берберовой, И. Бунина, З. Гиппиус, В. Ходасевича, А. Куприна, Д. Мережковского, В. Набокова, Н. Тэффи [11].
В том же 1930 году Терешкович экспонирует свои работы на выставке, состоявшейся по случаю парижских гастролей труппы В.Э. Мейерхольда.
Весной 1935 г. в Праге была организована Большая историческая выставка русского искусства XVIII–XX веков – одна из самых значительных в истории русской эмиграции в период между двумя мировыми войнами [12]. На открытии выставки присутствовали свыше 300 человек. Александр Бенуа, Константин Терешкович и Осип (Иосель) Цадкин приехали из Парижа и выступили с публичными лекциями. Четыре полотна выставила Наталья Гончарова, в том числе две картины – «Испанки. Весна» (1920) и «Испанки с собакой» (1922) – из своей знаменитой серии. Выставка проработала три месяца и приняла свыше шести тысяч посетителей. Среди крупных экспонатов выделялись две работы К. Терешковича, купленные Славянским институтом – пейзаж и натюрморт в стиле лирического импрессионизма.

– Надеюсь, что Музей славянского искусства понемногу расширяется и займёт то видное положение, которое ему, конечно, полагается. Моя супруга и я, мы всегда вспоминаем тёплый приём, который Вы нам оказали во время нашего приезда в Прагу, – писал Терешкович в Прагу 7 января 1937 года.

К лирическому импрессионизму Терешкович пришел после увлечения экспрессионизмом, оказавшегося очень недолгим. Рисовал виды Парижа и сады на его окраинах, берега Сены и Марны (1932), натюрморты и сцены спокойной жизни, явился автором большого числа акварелей. Применял разнообразные живописные и графические техники, считая, что таким образом можно избежать влияний на свое искусство и не стать жертвой какого-либо определенного стиля. Сотрудничал – в компании с Л. Заком, А. Шервашидзе, Ф. Стравинским (сыном И. Стравинского) – с труппой Русского балета Монте-Карло (владельцы Ренэ Блюм и полковник де Базиль – Виталий Воскресенский), для которой в 1933-м создал декорации и костюмы к постановке «Хореариум» на музыку Четвертой симфонии И. Брамса. Вместе с художниками М. Брианшоном, Р. Лёге, Р. Удо и Ж. д`Асайи организовал группу «Поэтическая реальность».
На протяжении 1930-1948 гг. К. Терешкович создает замечательную серию живописных портретов своих друзей. Среди его «моделей» – поэт И.М. Зданевич (1930), Н. Берберова[16] (1933), художники М. Шагал, А. Матисс, Х. Сутин(1933), М Вламинк (1938, Эврё), П. Боннар (1941, Сан-Тропе), Ж. Руо (1941), Ж. Брак (1941, Париж), А. Дюнуайе де Сегонзак (1941, Сан-Тропе), К. Ван Донген (1942), М. Утрилло (1942), А. Дерен (1943), Р. Дюфи (1948, Перпиньян) и многие другие. Эти портреты находятся в музеях Жё де Пом[17], Гренобля, Ментоны, в частных коллекциях.
Из-за портрета Сутина вышла драма, свидетельствует Андрей Седых:

«Сутин был очень некрасив, и Терешкович таким его и изобразил, что-то сделав с верхней губой, слегка искривленной в презрительной гримасе. Между прочим, Сутин сам очень любил этот прием; я знаю несколько портретов, которые он писал, и всегда верхняя губа модели закручена "бантиком". Но когда таким его изобразил Терешкович, он смертельно обиделся, вышла настоящая ссора».

В 1939-м Константин Терешкович вступает в Иностранный легион (иностранца, имеющего детей от француженки, закон обязывал служить в армии) и защищает свою вторую родину. Он – артиллерист, с группой унтер-офицеров отправляется в г. Ренн (Нормандия).
Демобилизовавшись в 1940-м, держит путь на юго-запад страны, в Сан-Тропе, где у него друзья, среди них крупный коллекционер Жорж Граммон. Здесь у Иветт и Константина рождается вторая дочка, Натали. В 1942-м Терешкович получает французское гражданство, запрошенное еще в 1935-м.
Вскоре поселяется с семьей около Аваллона, где относительно спокойно, там много рисует. В начале мая 1945-го отправляется на велосипеде в освобожденный Париж и принимает участие в первой Художественной выставке Освобождения. Позже покупает дом с мастерской на улице Boulard, 29, давно облюбованной монпарнасскими художниками и поэтами. Собственно, это даже не улица, а узкий сад, в котором построен ряд павильонов, утопающих в зелени.
Этот сад, с кустами сирени, фиолетовыми петушками, красной геранью и соломенными креслами, мокрыми от дождя, мы уже видели на картинах Терешковича, говорит Андрей Седых. (Еще раз обрати внимание, читатель, на эти цвета: сиреневый, красный, фиолетовый…). Седых продолжает:

«В доме все сверкало и радовало глаз. В мастерскую поднимались по крутой лестнице. Это было чем-то вроде чердака, но с большими окнами. Все залито светом, и всюду стояли старые и новые полотна и какие-то допотопные шкафы, причудливо расписанные художником. И груды книг…»

Лето 1946 г. семья провела на острове Бель-Иль в Бретани, в доме с надписью «Terrasse a Belle-Ile», который существует и сегодня.
В 1945-м Терешкович, наряду с Григорием Хмарой, Михаилом Чеховым и Ириной Одоевцевой, печатается в разделе художественной и театральной хроники парижской еженедельной литературно-сатирической газеты «Честный слон» (вышло всего лишь 30 номеров этой газеты). В августе 1948-го вместе со старшей дочерью Франс едет в Лондон, чтобы посетить Олимпийские игры.
С 1940 годов Терешкович, кроме живописи, много работал в области цветной литографии и книжной графики. Ремеслу литографии обучился в Цюрихе, в мастерской Вольфенсберга, где побывал в 1949-м для устройства своей выставки. Явился автором многочисленных литографических серий, в том числе посвященных дочерям (1949). Франс и Натали, превратившись в стройных красавиц с загадочно полуопущенными глазами, стали лучшими моделями художника[18]. Интерьеры были разнообразны: сад, пляж, детская комната, наряды тоже: фантастические яркие платья, экзотические шляпы…
Затем последовали цветные литографические листы «Жокеи» (1959), «Русские офицеры 1860 года» (1950), «Портрет А.П. Чехова» (1964), иллюстрации к книгам «Сказки Минотавра» Натаниэля Готорна (1954), «Хаджи Мурат» Л. Толстого (32 литографии, 1955), «Таинственная любовь» И. Бунина (1963), «Три истории» А. Чехова (1965), «Милый друг» Г. де Мопассана (1969). Не пренебрегал Константин и картонами для настенных ковров по заказам мануфактуры Aubusson (1946, о. Бель-Иль), рисунками для фабрики гобеленов Beauvais (1948), занимался художественной керамикой, росписью мебели. Вероятно, пригодился опыт создания предметов быта, полученный в юности в Константинополе.
В послевоенные годы Константин Терешкович – один из самых респектабельных и преуспевающих художников Франции. Участвует в коллективных выставках Paris School (1954-1958) и галереи Charpentier (1963), регулярно – на Салоне Peintres Temoins de leur Temps, в выставках группы «Поэтическая реальность» в Швейцарии (Веве, 1957; Женева, 1972), «Русские художники Парижской школы» в Сен-Дени (1960) и Париже (1961), «Художники – свидетели своего времени» в Париже (1967), «Живой Монпарнас» в Токио (1970), «Значительные картины русских художников во французских собраниях» в рамках Осеннего Салона (1972), «Русский взгляд» в Гейдельберге (1974).
С успехом проходят и персональные выставки в парижских галереях [10]:
– Dubourg – 1946;
– Bernier – 1948, 1951, 1953, 1954, 1955 (литографии и акварели), 1957 (натюрморты), 1961 (акварели – книжные иллюстрации), 1964;
– Paul Petrides – 1942, 1953, 1958, 1961, 1962 (литографии и акварели), 1963 – 1966, 1969 (акварели и гуаши), 1971, 1975, 1976;
– La Litographie – 1971, выставка альбома литографий «Сердце на празднике»,
а также в различных городах мира:
– Цюрих – 1949, галерея Wolfensberger,
– Хельсинки – 1951, галерея Backsbacka,
– Оран (Алжир) –1955,
– Лондон – 1958. галерея O'Hara,
– Шато де Кань, музей-замок – 1959, первая большая ретроспектива,
– Нью-Йорк – 1961, галерея Acquavella,
– Токио – 1965, галерея Yoshii;1969, галерея Tamenaga,
– Ницца – 1953 и 1969 (галерея Matarasso), ретроспективная выставка графики,
– Сов (Франция, департамент Гар) – 1972.
С 1951 г. Константин Терешкович живет в Ментоне (Франция). Удостоен там Большого приза 1-го биеннале. В том же году стал рыцарем Почётного легиона. Награждён также орденом Искусств и Словесности.
Константин Абрамович, следуя примеру своего старшего брата Всеволода, с детства был спортивным человеком. Главным его хобби были конные скачки, он даже держал собственную конюшню – по-видимому, «лошадиная» служба юных лет не прошла бесследно, на всю жизнь сохранилось «хорошее отношение к лошадям»[19]. Даже семейные сцены на его картинах часто связаны с бегами – это была одна из страстей, побуждающих творить.
Обратимся еще раз к статье А. Седых:

«В молодые годы у Кости никогда не было денег. Временами он брался за самый тяжелый физический труд только для того, чтобы купить холсты и краски и заплатить за мастерскую. Но даже в эти трудные годы, если у Терешковича были лишние двадцать франков, он ехал на ипподром в Венсен или Лоншан и ставил на "верную" лошадку. Иногда счастье ему улыбалось, он выигрывал, но в следующем заезде лошадка убегала вместе с деньгами Кости... Позже я убедился, что увлекал его не самый процесс игры, а все это праздничное зрелище ипподрома – разноцветные жокеи, зеленые пелузы, глухой стук копыт о сухую землю вихрем проносящихся ошалелых скакунов».

Была и еще одна причина, способствовавшая укреплению и развитию этой страсти – дружба с «принцем-плейбоем» Али Ханом. Об этом не совсем обычном человеке стоит рассказать немного подробнее.
Принц Али Соломон Ага Хан (Турин, 1911 – Париж, 1960) был сыном перса Ага Хана III – имама (светского и духовного главы) мусульман-исмаилитов[20], и итальянки – балерины Оперы Монте-Карло. Имя «Али Хан», или даже фамильярное «Али», в середине прошлого века не сходило со страниц европейских и американских газет. Он был известен широкой публике в разных ипостасях, не только как несметно богатый человек, прожигатель жизни и покоритель женских сердец, жокей и владелец скаковых лошадей, но и как… Чрезвычайный и Полномочный посол, представитель Пакистана в Организации Объединенных Наций, вице-председатель Генеральной Ассамблеи[21] и председатель одного из Комитетов ООН (с 1958 по 1960 г.)/
По поводу назначения Али Хана послом в ООН пресса (а именно, газета «Вашингтон пост») ехидно утверждала, что до того все его публичные выступления якобы сводились к возгласам типа «Вино для каждого!» и «Где девочки?». Однако вскоре выяснилось, что эта характеристика – не совсем полная: он и в самом деле оказался неплохим дипломатом.[22]
Однако главное в нашем рассказе вовсе не это, а то, что Али Хан, как и Константин Терешкович, в 1939 г. вступает в Иностранный Легион; в 1950 г. награждается орденом Почетного Легиона... Состоялось ли их знакомство именно в те годы? Может быть. Или много позже эти совпадения только явились поводом для установления дружеских отношений? Тоже не исключено. Во всяком случае, в 1955-м Терешкович рисует портрет шестилетней принцессы Ясмины (или Ясмин) – дочери Али Хана от его второй жены, кинозвезды Риты Хейворт (предыдущим – всего лишь вторым – мужем которой был великий актер и кинорежиссер Орсон Уэллс).
История создания этой картины очень интересна. Началась она с того, что Али Хан попросил Терешковича сделать свой портрет. Дружеские связи были слишком крепки, Терешкович не смог ему отказать. Он отправился в Прованс, где находился в тот момент Али Хан. Но сеансы были трудны и тягостны для художника: принц постоянно отвлекался с посетителями или к телефону, часто покидал свое место и вел себя очень рассеянно. Напротив, малышка Ясмина бегала вокруг занятых делом мужчин, играла, держалась очень свободно. Глаз художника, отвлекавшийся все более и более от наблюдения за своей моделью, инстинктивно следовал за маленькой девочкой, во всех своих движениях напоминающей Франс и Натали. «Я сорвал, – говорит Терешкович, – работу над портретом принца... Но я преуспел с Ясминой…»
Сказанное еще раз подтверждает то, что говорилось выше о «работе» маленькой Франс в качестве «натурщицы»: источником вдохновения художника была любовь к ребенку, точнее – к своим детям. За исключением портретов дочерей и внуков – детей Франс, а также принцессы Ясмины и «Черного принца» – восхитительного малыша, одетого во множество сияющих одежд – других детских портретов Терешкович никогда не рисовал.
Дружба с Али Ханом укрепила контакт Терешковича с миром бегов. Вкус к жизни, сочетанный с игрой и спортом, стал необходимой и достаточной причиной для покупки первой чистокровной лошади...
У Алексея Ремизова, сравнительно недавно открывшегося для российского читателя литератора-классика, которого по силе таланта приравнивают к Дж. Джойсу и А. Белому, была удивительная особенность: он регулярно видел во сне своих знакомых (в разных ситуациях), а потом всем, налево и направо, рассказывал об увиденном, устно или письменно (вернее, печатно). Среди русских эмигрантов в Париже об этом ходили анекдоты. Мнительный Владислав Ходасевич даже написал однажды Ремизову в письме: «Отныне я вам запрещаю видеть меня во сне!». По-видимому, от Терешковича подобных запретов не поступало, и он таки Ремизову иногда снился. Свидетельство тому – сказание «Кисточки» в сборнике притчей Ремизова «Мартын Задека. Сонник» (впервые издан в Париже, изд. «Оплешник», 1954; переиздан в России в 1995 [14]).

«Самого Терешковича не было, одни его картины и каталог: «К. Терешкович». Входят какие-то все мне неизвестные, видно, заказчики и у всех в руках жокейский хлыстик, а сзади, за спиной седло, ремни желтые, очень подозрительные. Не иначе, как пришли за мной: оседлай, только и всего.
– Терешковича, говорю, дома нет. Вернется не скоро: на скачках с Бахраком бегает.
– А мы, говорят, со скачек, нам назначено.
И не рассиживаются они ждать, а это у людей бывает, а развешиваются по стенам между картинами. Уж и дверь собою завесили, загораживают проход.
Я тихонько к окошку, еще не завешено, и незаметно выскочил в сад.
А какой сад! Цветы поднялись, куда крыша, и под пунцовыми тюльпанами чувствуешь себя, как под широченным базарным зонтиком.
На чистой аспидной доске сидит Терешкович и усердно ловит букашек: двух покрупнее проглотит и одну выпустит.
– Это для кисточек? – говорю.
– Нет, что вы, какие же из букашек кисточки. На зиму консервы готовлю.
И бежит по дорожке курица, перья красные и желтые, испанская, а голова у курицы песья. И хочет пес на колени мне вспрыгнуть, а курица не дается, скользит и лапками отбивается.
– Консервированная, замечает Терешкович, Бахрак[23] съест».

В 1950-60 годы Терешкович много путешествует, при этом не только развлекается, но и подолгу работает:
– 1952 – Финляндия, очередные Олимпийские игры; Испания, рисует там «Маленького Принца».
– 1955 – Алжир, экспозиция в Оране.
– 1956 – Тунис, со всей семьей. Сделал портрет Ясмины, дочери Али Хана.
– 1960 – Рим (опять со всей семьей, и опять Олимпийские игры!) После игр на несколько месяцев остается в Риме, рисует пейзажи на вилле Медичи.
– 1964. – Токио, Олимпийские игры; на обратном пути посетил Гонконг, Камбоджу с храмом Ангкор, Таиланд. Привозит оттуда многочисленные наброски.
– 1965 – Швейцария, проводит с семьей зиму в горах, ходит на лыжах и рисует снежные пейзажи.
– 1968 – Мехико, вместе с женой – на Олимпийских играх («всего лишь» седьмой раз в жизни). Конечно, рисует, а потом отправляется в Калифорнию, чтобы навестить друзей.
Константин Терешкович, для родных и друзей – «Костя», чуть-чуть сентиментальный певец добрых чувств и спокойной жизни, человек Мира, скончался 13 июня 1978 года в Рокёбрюн, близ Ментоны.
В 1980 г. в Париже (галерея Etienne of Sassi) состоялась памятная выставка его произведений «Дань Терешковичу», затем еще две мемориальных выставки: в Ментоне (Муниципальный музей, 1986, ретроспектива) и в Париже (галерея J.P. Joubert и France T, бумага). Сегодня картины Терешковича представлены в самых известных частных собраниях Европы и США, музеях Парижа, Ментоны, Гренобля, Праги, Белграда, Филадельфии и других городов.
Константину Терешковичу, как и ряду других художников XX века – представителей русского крыла Парижской школы, принадлежит достойное место в анналах Всеобщей истории искусств [15].

Автор сердечно благодарен Анне Самойловне Терешкович, Михаилу Шумихину и Игорю Фейну за помощь, оказанную при подготовке этой статьи.

Источники
1. Федоров Г. Стамбульское бродяжничество // Былое. – 1925. – № 3 (31). – С. 198-235.
2. Толстой А.В. Русская художественная эмиграция в Европе. XX век. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора искусствоведения. С.-Пб: Академия Художеств, 2002. 53 стр.
3. Интернет-сайт http://utro.ru/articles/2005/12/23/507060.shtml
4. Шагал М. Моя жизнь / Пер. с фр. Н.С. Мавлевич. – М.: Эллис Лак, 1994. – 208 стр.
5. Креспель Ж.-П. Повседневная жизнь Монпарнаса. 1905-1930. Пер. с фр. О.В. Карпеко. – М.: Мол. гвардия, 2000. – 208 стр.
6. Толстой А.В. Художники русской эмиграции. Istanbul – Београд –Praha – Berlin – Paris / М.: Искусство XXI век, 2005.
7. Fels Florint. Terechkovitch. Paris: ed. Triangle, 1928. – p. 23.
8. Эфрос А.М. Русская группа. – Современное французское искусство. Каталог выставки. М.: Издание Комитета выставки, 1928.
9. Лейкинд О.Л., Махров К.В., Северюхин Д.Я. Художники Русского Зарубежья 1917-1939. – С.-Пб: Нотабене, 1999. – 720 стр.
10. Vigne Georges. Terechkovitch. Paris: ed. Flammarion, 1972. – p. 96.
11. Эренбург И.Г. Люди, годы, жизнь. В 3-х т. Т. I. М.: Текст, 2005.
12. Янчаркова Ю. Славянская коллекция профессора Окунева // Родина. – 2006. – № 4.
13. Laporte Rene. Les Petites Flles modeles. Zurich: ed. Wolfensberg, 1949.
14. Ремизов А.М. Избранные произведения. – М.: Панорама, 1995. – 432 стр.
15. Анненков Ю.П., Андрей Ланской, абстрактное искусство и русские художники в «Парижской школе». В кн.: Ю.П. Анненков. Дневник моих встреч. Цикл трагедий. Под ред. проф. Р. Герра. М.: Вагриус, 2005. – 736 стр.

Примечания
[1] Об Абраме Мироновиче (Мееровиче) Терешковиче и его брате Константине см. статью Виктора Гуревича «Семь братьев и одна сестра».
[2] Рекорд того времени (3 м 34 см) Всеволод Терешкович поставил в июле 1918 г. на стадионе Московского клуба легкоатлетов в Сокольниках (см. «Легкая атлетика»: справочник / Сост. Р.В. Орлов. – М.: Физкультура и спорт, 1983. – 392 стр.).
[3] Андрей Седых (Яков Моисеевич Цвибак, 1902-1994), главный редактор нью-йоркской газеты «Новое русское слово», отозвался 27 июня 1978 г. большой статьей «Константин Терешкович» на кончину своего друга давних юношеских лет.
[4] Пере (Grand Rue de Pera) в Стамбуле ныне не существует, растворилась среди других улиц.
[5] Ромов Сергей Матвеевич (1881-1939) – художественный критик и журналист, главный редактор парижского литературно-художественного журнала «Удар» (1921-1923).
[6] Речь идет о декабре 2005 г.
[7] В годы Второй мировой войны с Монпарнаса нацистами было депортировано 80 художников-евреев.
[8] ) В этом издании, лояльном к Советской России, сотрудничали А. Луначарский и И. Эренбург, публиковали свои произведения российские эмигранты П. Кремень, Ж. Липшиц, Л. Сюрваж, О. Цадкин и многие другие.
[9] Илья Михайлович Зданевич, известный под псевдонимом «Ильязд» – журналист и критик, сын польского революционера Михаила Андреевича Зданевича, сосланного в Кутаиси из Варшавы за участие в восстании 1863 г., и Валентины Кирилловны Гамкрелидзе.
[10] Виктор Барт в 1936 г. вернулся в СССР, вскоре был обвинен в формализме, вынужденно занимался изготовлением наглядных учебных пособий. Другой художник, В.Н. Шухаев, вернувшийся в 1935-м, пробыл вместе с женой 10 лет в магаданской ссылке.
[11] Любовь Михайловна Козинцева-Эренбург, художница (сестра известного советского кинорежиссера Григория Козинцева) – жена (вторая) И.Г. Эренбурга.
[12] А. Вишняк – основатель и владелец издательства «Геликон» в России (с 1916-го) и в Берлине (с 1920-го).
[13] Картины Л. Сюрважа экспонировались вместе с картинами французских художников.
[14] Хаим Сутин родился в м. Смиловичи Минской губернии в 1893/94 г. Во время оккупации Парижа скрывался у друзей. Умер в 1943 г. в больнице, на следующий день после операции по поводу язвы желудка – последствия голодных лет детства и молодости.
[15] Сейчас Монпарнас – обычный район французской столицы.
[16] Несмотря на политические разногласия, портрет маслом (до колен) получился превосходный и украсил коллекцию художника Брианшона.
[17] Жё де Пом , «Зал для игры в мяч» (Jeu de Paume) – Музей импрессионизма, одно из подразделений Лувра.
[18] Поэт Рене Ляпорт, друг К. Терешковича, сопроводил каждый из 13 листов этой серии «Маленькие девочки-модели» отдельным стихотворением [12].
[19] Между прочим, слово «hobby» переводится с английского как «любимый конек», «лошадка», «пони».
[20] Исмаилиты – приверженцы мусульманской шиитской секты, возникшей в VIII веке.
[21] В настоящее время (2009 г.) Председателю Генеральной Ассамблеи ООН помогают 23 вице-председателя.
[22] Али Хан погиб в 1960-м в результате лобового столкновения в одном из парижских пригородов, возвращаясь с вечеринки и сидя за рулем своей автомашины рядом с очередной невестой – беременной Беттиной (Симоной Грациани). Невольно вспоминаются похожие судьбы Грейс Келли и принцессы Дианы…
[23] «Бахрак» – Александр Васильевич Бахрах (1902-1985), критик и мемуарист, автор известного сборника «По памяти, по записям: – Литературные портреты» (Париж, 1980).