С тех пор как я впервые встретился с Соломоном Борисовичем Юдовиным, прошло уже 60 лет. Однако, обращаясь теперь к воспоминаниям о нем, мне кажется, что это было совсем недавно. Вот он встает с кресла и идет мне навстречу — среднего роста, пожилой, скромно одетый, с густой шевелюрой, слегка тронутой сединой, с выразительными чертами лица, с мягкой улыбкой.
Соломон Юдовин
К тому времени, когда я, вчерашний школьник, приехал в августе 1950 года из белорусской глубинки в Ленинград, чтобы учиться дальше, здоровье Соломона Борисовича сильно ухудшилось: сказались лишения в годы детства и юности, голод и холод первой блокадной зимы, тяжелый профессиональный труд художника-графика, требующий значительных физических усилий, душевные страдания, порождаемые теми страшными событиями, которыми отличались довоенные, военные и послевоенные годы. Больное сердце все чаще давало о себе знать, вынуждало художника прерывать работу по реализации своих творческих замыслов. Врачи запретили ему работать над гравюрой, и он вынужден был ограничить себя выполнением иллюстраций в технике рисунка. Совсем отказаться от любимого дела он не мог и работал до последних дней.
Каждая встреча с Соломоном Борисовичем воспринималась мною как праздник. Умением держать себя просто и естественно он снимал с меня провинциальную скованность. Он не подавлял меня своим авторитетом, не выступал в роли ментора, не навязывал своих взглядов. Но если речь шла о жизненно важных проблемах, он настойчиво и терпеливо разъяснял мне, как следует подходить к их решению. Так, узнав, что я собираюсь поступать на исторический факультет Ленинградского университета по специальности «история и теория искусства», он постарался убедить меня в том, что в этом вузе особенно процветает антисемитизм, а поэтому не стоит искушать судьбу. Не скрою, без энтузиазма начал я учиться в Педагогическом институте имени А. И. Герцена, решив специализироваться по педагогике и психологии начальной школы. Правда, потом не жалел об этом. Соломон Борисович, конечно, понимал мое душевное состояние и тактично побуждал самостоятельно изучать то, что интересовало меня в области искусствоведения. Для домашнего чтения Соломон Борисович предлагал мне редкие в те времена книги из своей большой библиотеки, в частности «Историю искусства древности» И. Винкельмана, «Лаокоона» Г. Лессинга, «Философию искусства» Ф. Шеллинга, «Искусство» О. Родена, «Творческую эволюцию» А. Бергсона, «Диалектику мифа» А.Ф. Лосева.
Соломон Борисович привлекал мое внимание и к этической проблематике. Мы беседовали о гуманизме и совести, о смысле жизни, о нравственной свободе и ответственности. В этой связи мы обращались и к национальному вопросу, к трагической истории еврейского народа и к феномену антисемитизма, к Катастрофе европейского еврейства и ее последствиям. С болью и грустью говорил художник об исчезновении еврейских местечек, о гибели многих наших родственников в годы войны. Но зато с радостью и гордостью отзывался об образовании Государства Израиль.
Особый интерес вызывали мысли Соломона Борисовича о том, что любое явление человеческого бытия необходимо воспринимать, анализировать и оценивать с нравственной точки зрения. Именно с этих позиций он предъявлял определенные требования не только к другим людям, к их поведению, но прежде всего к самому себе, к своему творчеству.
Мне представляется, что в гравюре «Резчик по дереву» (1938) Соломон Борисович ясно и четко выразил свой взгляд на жизненное назначение человека. В маленькой, убогой комнатке стоит, согнувшись у верстака, резчик-ремесленник в бедной одежде, с добрым морщинистым лицом. Он целиком поглощен работой, забыв на время о своих горестях и болезнях. Сейчас он живет в другом мире, любовно вырезая на досках фигуры фантастических зверей, опутанных причудливой сеткой орнамента. И он, этот рано состарившийся человек, по-своему счастлив. Счастлив потому, что у него есть любимое дело. И пока он занят этим делом, составляющим смысл его жизни, он сохраняет в себе человечность и надежду. Всматриваясь в эту гравюру, я невольно думаю о том, что художник Юдовин в какой-то мере воплотил в образе резчика по дереву самого себя, поглощенного философскими раздумьями о человеке, о его противоречивой природе, о тех духовных, нравственных ценностях, которые он призван исповедовать в своей жизни, чтобы не потерять в себе человека.
Откуда это у него? Что это: дар Б-жий или то, что формируется в жизни? Вероятно, и то и другое. Он, Шлейме-Занвил, родился в 1892 году в местечке Бешенковичи, в 50 километрах от Витебска, в многодетной семье, где, несмотря на хроническую бедность, царила атмосфера доброжелательности и взаимной поддержки. Отца, владельца мелкой бакалейной лавки (а не ремесленника, как пишут авторы публикаций о Соломоне Юдовине), уважали и почитали за трезвый ум, душевную щедрость, готовность прийти на помощь каждому, кто в этом нуждался. О нем говорили: «Дос из а голденэр мэнч!» («Это золотой человек!»). Мать тоже отличалась сердечностью и бескорыстием. Родители прививали своим детям уважительное, доброжелательное отношение друг к другу и к окружающим. Здоровая обстановка в семье, безусловно, сказалась на формировании характера будущего художника.
Бешенковичи были типичным еврейским местечком с характерной для него нищетой. Наблюдательный Шлейме-Занвил впитывал с раннего детства печальные картины убогих улиц с ветхими домиками и подавленных тяжелыми заботами людей.
14-летнему Шлейме-Занвилу повезло: он был принят в мастерскую витебского живописца и педагога Юлия (Иегуды) Пэна (1854–1937), вполне возможно, по рекомендации замечательного еврейского писателя (автора всемирно известной пьесы «Диббук»), публициста и этнографа С.А. Ан-ского (Соломона Раппопорта), который приходился двоюродным братом матери начинающего художника. Трудно переоценить благотворное влияние Пэна на молодого Юдовина. Поступив с большим трудом в Петербургскую Императорскую академию художеств (не так-то просто было в те времена туда попасть еврею, тем более — из «черты оседлости»), Пэн учился в 1881–1886 годах у знаменитого педагога П.П. Чистякова, из мастерской которого вышли В.М. Васнецов, М.А. Врубель, В.А. Поленов, И.Е. Репин, В.А. Серов, В.И. Суриков и многие другие мастера изобразительного искусства. По примеру своего учителя Пэн проявил себя не только как талантливый художник, но и как выдающийся педагог. В открытой им в 1892 году Частной школе рисования и живописи (первого в России еврейского художественного училища) учились Заир Азгур, Реймонд Брайнин, Елена Кабищер, Лазарь Лисицкий, Илья Мазель, Ефим Минин, Оскар Мещанинов, Осип Цадкин, Марк Шагал (любимый ученик Пэна), Соломон Юдовин, Давид Якерсон и другие прославленные художники. Следуя педагогической системе своего учителя, Пэн предоставлял своим ученикам простор для творческих исканий. При этом он не сводил свой труд к решению образовательных задач: вооружить учеников профессиональными знаниями, умениями и навыками, выработать у них художественное мастерство. Не менее важное значение придавал он их гуманитарному, нравственному развитию, воспитанию в них уважения и любви к человеку, к простым людям, сочувствия и сострадания к униженным и обездоленным. Неудивительно, что из школы Пэна выходили не просто хорошо подготовленные профессионалы, а Личности с истинно духовной, нравственной культурой, навсегда уносившие с собой светлый образ интеллигентного, доброго, скромного учителя.
В 1910 году после нескольких лет обучения у Пэна Соломон Юдовин переехал с помощью Ан-ского в Петербург и поступил в рисовальную школу Общества поощрения художеств.
Именно тогда художник Юдовин усилил поиски главной темы своей творческой деятельности. И опять на помощь пришел Ан-ский. Он привлек своего племянника к участию в организованных им и финансируемых бароном В. Гинзбургом трех этнографических экспедициях по еврейским местечкам Волыни и Подолии (1912–1914). Участники экспедиций собирали старинные предметы еврейского быта, рукописи и старопечатные книги, изучали фольклор. Основной задачей, поставленной перед Юдовиным, было фотографирование, копирование и срисовывание памятников еврейского народного искусства, старинных синагог, барельефов, украшавших надгробья. Изучение этих богатейших материалов не случайно предопределило дальнейший творческий путь художника. То, что глубоко запечатлелось в его душе из жизни в Бешенковичах, получило свое развитие в мастерской Пэна и в конечном счете воплотилось в монументальных графических циклах «Еврейский народный орнамент» и «Былое». Соломон Борисович отдал им более двадцати лет жизни, как бы предчувствуя неизбежный и близкий конец еврейских местечек. Еще в 1916 году он показывал свои первые работы из этих циклов на выставке еврейских художников в Москве, а в 1917-м — в Петрограде.
В 1918 году Юдовин возвратился в Витебск, где около пяти лет жил, учился и работал. Здесь он окончил Художественно-практический институт, руководил в его стенах графической мастерской, преподавал в Художественном училище и Еврейском педагогическом техникуме.
Но в 1923 году Соломон Борисович опять переехал в Петербург, теперь уже Петроград, где занял место ученого секретаря и хранителя вновь открытого после пятилетнего перерыва Еврейского музея, основанного в 1917-м Еврейским историко-этнографическим обществом на базе материалов экспедиций Ан-ского.
Еврейская тема занимала большое место и в книжной графике Юдовина. Он по праву считается одним из крупнейших иллюстраторов и оформителей книги. Об этом свидетельствуют прекрасные иллюстрации к таким книгам, как «Блудный бес» Л. Раковского (1931), «История моей жизни» А. Свирского (1934), «У Днепра» Д. Бергельсона (1935), «Путешествие Вениамина III» Менделе Мойхер-Сфорима (1935), «Еврей Зюсс» Л. Фейхтвангера (1938). Последние две книги не были изданы. Вспоминаю, как Соломон Борисович показывал мне сохранившееся у него письмо от Лиона Фейхтвангера, написанное в 1937 году в ответ на посланные ему оттиски гравюр: «Сердечно благодарю Вас за письмо и особенно за прекрасный подарок, сделанный Вами, — за Ваши гравюры. Я уже написал издательству, какими исключительно талантливыми я считаю Ваши гравюры...»
Соломона Борисовича не могли не волновать те военно-политические, социально-экономические и культурные преобразования, которые совершались в результате Октябрьского переворота на огромной территории бывшей Российской империи. Еще в 20–30-е годы им были созданы циклы гравюр «Гражданская война» (1928), «Оборона Петрограда в дни наступления Юденича» (1933)... Летом 1942 года Соломон Борисович был эвакуирован на Большую землю. Поселившись в Карабихе (под Ярославлем), где в свое время жил Н.А. Некрасов, художник много и плодотворно работал.
По возвращении из Карабихи осенью 1944 года Соломон Борисович не только завершил работу над начатым ранее циклом гравюр о Ленинграде в годы войны, но и дополнил его циклом линогравюр «Ленинград сегодня» (1949). В дальнейшем он полностью переключился на книжную графику.
Художник Юдовин жил в трагическое время. Ему было мучительно сознавать, что сталинский режим уничтожил живших в тех условиях выдающихся людей, ликвидировал идишскую культуру, развязал кампанию оголтелого антисемитизма. Он с особой теплотой вспоминал о дружбе с Марком Шагалом, о витебских встречах с Элем Лисицким и Казимиром Малевичем в первые послереволюционные годы. Он хорошо знал крупного знатока еврейской литературы Израиля Цимберга. Он дружил с благороднейшим поэтом и человеком Перецем Маркишем.
Добрым ангелом-хранителем художника была его жена Софья Петровна. Она ухаживала за ним, как за ребенком, оберегала от излишних волнений и расстройств. Он отвечал ей взаимностью. Соломон Борисович скончался 5 декабря 1954 года (в день пресловутой сталинской конституции). Я узнал об этом лишь спустя полтора месяца, так как в то время служил в армии далеко от Ленинграда. И сейчас я с горечью думаю, что в последние годы студенческой жизни все реже навещал его, не поддерживал после его смерти тесных контактов с его женой и сыном Борисом (и их уже давно нет в живых), не интересовался судьбой его творческого наследия. А ведь не только живые, но и мертвые нуждаются во внимании.
Очевидно, этим и руководствовалась доктор Циля Менжерицкая, когда, заинтересовавшись творчеством Соломона Юдовина, приложила максимум усилий, чтобы собрать и вывезти из бывшего СССР в Израиль коллекцию его графических работ. Эта коллекция с успехом демонстрировалась в «Музеон Исраэль» в Иерусалиме (1991). А вскоре своими впечатлениями о творчестве Юдовина поделился репатриировавшийся в Израиль доктор искусствоведения Леонид Юниверг в обстоятельных статьях «Соломон Юдовин — мастер гравюры» и «Книжная графика Соломона Юдовина». Вспомнили о художнике и в Витебске: в Художественном музее города была организована выставка произведений Соломона Борисовича, посвященная 100-летию со дня его рождения. Не забыли о нем и в Ленинграде-Петербурге, опубликовав в газетах материалы о его жизненном и творческом пути. Кстати, в 1956 году, спустя два года после смерти Юдовина, в ленинградском Доме художника была организована персональная выставка, посвященная его творчеству. А в 1962-м в Ленинграде вышла в свет монография В.Я. Бродского и А.М. Земцовой «Соломон Борисович Юдовин». Но, увы, время неумолимо
предает забвению имена и дела не только простых людей…
Соломон Юдовин. Еврейская свадьба. 1930. Собрание ГМИР
