Михаил Либман, Madan
Жизнь художника Мирона Симы охватывает весь ХХ век: он родился 22 января 1902 года и умер 20 декабря 1999 г. А в его жизни и творчестве отразились многие важные события этого бурного столетия. Местом его рождения был украинский городок Проскуров (переименованный в советское время в Хмельницкий).
Спокойное существование кончилось с началом Первой мировой войны. Затем произошли Февральская и Октябрьская революции 1917 года. Наступила страшная пора Гражданской войны. В феврале 1919 в Проскурове петлюровцы учинили погром. Его жертвами стали около 1650 евреев. Семнадцатилетним юношей Сима участвовал в самообороне. Впечатления от увиденного и пережитого остались на всю жизнь в его памяти. Семья чудом спаслась. Было ясно, что оставаться в городе опасно.
В 1920-м, окончив гимназию, Мирон уехал в Одессу, где поступил в Художественное училище Кирияка Константиновича Костанди, хорошего мастера, хотя и «старомодного» – последователя барбизонцев, французских реалистов середины XIX века. Костанди был одаренным педагогом и многому смог бы научить своего юного ученика. Но тревога за семью заставила Симу возвратиться в Проскуров.
Ситуация на Украине стала безнадежной, и было решено отправить Мирона за границу. В 1921 году он бежал в Польшу – сначала во Львов, затем в Пшемысль, где включился в работу комитета беженцев. Семья последовала за ним. Неудачная попытка поступить в Краковский университет заставила Симу искать другое место для обучения. Впоследствии он не мог вспомнить, почему выбор пал на Академию художеств в Дрездене. Ведь у русских особенной популярностью пользовались Париж и Мюнхен, на худой конец – Берлин[1]. Этот выбор определил будущее художника.
Когда-то, в XIX веке, Дрезденская академия художеств была крепостью академического искусства. Но времена менялись. На рубеже XIX и XX веков молодые педагоги, испытавшие сильное влияние французских импрессионистов, открыли перед студентами новые горизонты. Одновременно появился интерес к символизму и искусству Сецессиона – немецкому варианту стиля «модерн». И даже к экспрессионизму – с 1905 года в Дрездене действовала группа «Мост» («Die Brücĸe»). А после 1918-го, когда Германия потерпела поражение в мировой войне, когда народ сверг монархию и провозгласил республику, началась и была подавлена социалистическая революция, в жизни страны наступили новые времена – времена надежд, брожения и отчаяния. Именно тогда в стенах Дрезденской академии, наряду с учителями старшего поколения, появились новые силы. Имена Оскара Кокошки и Отто Дикса – истинных революционеров в искусстве – привлекали в Академию студентов. Дрезден на десятилетие стал одним из центров самых передовых исканий в европейском искусстве.
Вот туда-то и отправился в 1923 году Сима, проводив родителей и брата в Палестину. Поначалу его ждало разочарование – Кокошка успел распрощаться с Дрезденом. Но у Симы хватило ума остаться в Академии, где преподавали очень хорошие педагоги, давшие ему превосходную техническую основу, основу мастерства. А главное – в Академию пришел Отто Дикс, один из крупнейших немецких художников, глава движения, которое впоследствии получило название «Новая вещественность» («Neue Sachlichkeit»). Кончив обучение в классах, Сима поступил к нему аспирантом («Meisterschüler»).
«Новая вещественность» (или, как её также называли, «веризм») была порождением эпохи. Художники-«веристы» искали правду искусства в действительности. И так как она была неприглядной, более того – нередко отталкивающей, то их искусство было призвано вскрывать язвы общества. Оно было социально окрашено, зачастую политически ангажировано. В нем еще чувствовалось напряжение экспрессионизма. Но яркая, эпатирующая живопись экспрессионистов уступала место в творчестве «веристов» пасмурным, серым тонам нищеты и разорения.
Сима быстро и прочно вошел в круг «веристов». Он стал любимым учеником Дикса, сблизился с молодыми художниками (а среди них были те, кто впоследствии стали крупными мастерами). В чем-то тяжкие впечатления молодых лет перекликались с увиденным и пережитым в Германии 1920 – начала 1930-х годов.
Уже самая первая его студенческая работа привлекла внимание художественной общественности. В 1924 году Сима выпустил серию из семи гравюр на дереве «Крик» («Aufschrei»). В этой серии нашли отражение еще свежие воспоминания о проскуровской трагедии. Впоследствии, уже после Второй мировой войны, Сима считал, что эти гравюры оказались как бы предчувствием ужасов Холокоста. Из черноты фона вспышки ослепительного света выхватывают лица, искаженные страхом и страданиями. В гравюрах чувствуется влияние экспрессионизма, с его повышенной эмоциональностью. Критика с симпатией встретила работу молодого художника. Интересно, что некоторые негативные отклики принадлежали еврейским авторам. Для них восточное еврейство было как бы пятном на репутации «просвещенного», ассимилированного еврейства.
В дальнейшем работы Симы шли в русле «веризма». Если в картине «Кафе “Кёниг”» (1927) еще чувствуется влияние импрессионизма, то более поздние дрезденские картины полностью соответствуют и по тематике и по стилю «Новой вещественности». Это и «Безработный» (1930-31) – хмурый, бедно одетый молодой человек, и «Мать с ребенком» (1930) – изнуренная женщина, держащая за руку болезненного вида мальчика, на фоне тусклого городского пейзажа. Безрадостная, пронизанная оттенками серого палитра. Да и целый ряд автопортретов 1930-32 годов наполнены все тем же чувством тоски и безнадежности. Лишь к концу пребывания в Дрездене и уже за пределами Германии Сима создал картины-протесты, обличающие реакцию и все более угрожающий нацизм («Похороны убитого рабочего», 1933; «Выстрелы в замкнутом пространстве», начата в 1933; «Паника», 1933-34).
В дрезденские годы развивался и талант Симы-рисовальщика. Особенно ему удавались портретные зарисовки. В своем большинстве это портреты художников и представителей других видов искусства – музыкантов, актеров. Сохранился портрет Соломона Михоэлса, сделанный во время гастролей ГОСЕТа в Дрездене в 1928 году. Впоследствии это умение немало пригодилось художнику.
Настал 1933 год. В Германии пришли к власти национал-социалисты, начались чистки и аресты. Сима был с самого начала под подозрением – как еврей, как человек, близкий к левым кругам, и как иностранец (он был без подданства и обладал только нансеновским паспортом). Несколько раз у него устраивали обыски, и, в конце концов, он получил предписание покинуть пределы Германии. Пришлось попрощаться с друзьями и к тому времени изгнанным из Академии учителем Диксом, которому вскоре запретили участвовать в выставках. В мае 1933 г. Сима покинул страну, которую успел полюбить и которая его изгнала.
Мирон Сима отправился в свою вторую эмиграцию. Путь лежал в Палестину, где в Тель-Авиве его ждала семья. Это уже было второе свидание с Эрец-Исраэль. В первый раз он посетил родителей еще в 1925 году и успел познакомиться со страной и людьми (в том числе с Борисом Шацем, скульптором и основателем художественной школы «Бецалель» в Иерусалиме). Так что он в какой-то степени представлял себе, что его здесь ожидало. Он быстро вошел в контакт с художниками, прошедшими выучку в Германии, – Якобом Штейнхардтом, Анной Тихо, Якобом Пинсом. Круг его друзей охватывал таких выдающихся людей, как поэты Хаим Нахман Бялик, Шауль Черниховский, Авраам Шленский, актриса Хана Ровина. Значительно труднее протекало вживание Симы в художественную жизнь страны и проникновение в тайны связи человека с местом обитания, тем, что называют «гением места».
Внешне жизнь Симы в Палестине и далее в государстве Израиль протекала удачно. Картины и графика, привезенные из Германии, выставлялись. «Человек общественный», он основал Ассоциацию еврейских художников. В 1938 году Сима поселился в Иерусалиме, как оказалось – до конца жизни. Он полюбил этот замечательный город особой, пламенной любовью. Он открыл художественную школу под эгидой «Гистадрута», всеобщей федерации трудящихся. В связи с участившимися нападениями арабов на евреев Сима вступил в отряд «Хагана», подпольную вооруженную организацию евреев.
Около 1940 года художник приступил к работе над темой «Беженцы», ставшей особенно актуальной после погромов в Германии и начала Второй мировой войны. В 1941 примкнул к «Лиге Ви» («Liga Vi» – «Лига Виктори» – общественный комитет по оказанию помощи СССР в борьбе против нацизма).
После Второй мировой войны, в 1947 году, Сима отправился в Париж с намерением ознакомиться с художественной жизнью «мировой столицы искусства». Но когда случилась драма с кораблем «Эксодус», направлявшимся в Палестину с нелегальными эмигрантами, в основном бывшими узниками концентрационных лагерей в Европе, задержанным англичанами и возвращенным в пункт отправления Марсель, его душа не выдержала, и он помчался туда с намерением встретиться с несчастными, поддержать их и попутно делать зарисовки для будущей картины. Но тщетно – местные власти не допустили его к кораблю. Тем не менее страдания пассажиров «Эксодуса» подстегнули его желание завершить картину «Беженцы». В 1950 году она и сопутствующие ей рисунки были выставлены в Иерусалиме и вызвали большой интерес.
В 1948 году было провозглашено Государство Израиль и тотчас началась Война за независимость. Сима срочно вернулся на родину и участвовал в обороне Иерусалима.
1952–1954 годы Сима провел в США. Там он много работал в гравюре на дереве и совершенствовал изобретенную им технику «коллажной печати», о чем будет сказано ниже. В 1950-е годы известность художника распространилась за пределы Израиля. Он участвовал в 1958 году в Венецианской бьеннале, престижной художественной выставке, что свидетельствует о международном признании. Следовали выставки в Париже, Белграде, Токио, Флоренции, других городах. За свои заслуги как художник и общественный деятель Сима неоднократно был награжден в Израиле и за рубежом – премией города Иерусалима (1957), премией Данте Алигьери в Риме (1977); в 1962-м он становится почетным членом Флорентийской академии художеств, а в 1979-м провозглашен почетным гражданином Иерусалима.
В 1962 году Сима, впервые после высылки 1933 года, посетил Германию. Он встретил кое-кого из старых друзей по Дрездену и своего почитаемого учителя Отто Дикса. К сожалению, об этой встрече сведений не сохранилось. В любом случае их творческие пути к тому времени разошлись. У Сима установились связи с Германией, которые увенчались в 1991 году большой персональной выставкой в Дрездене, городе его юности и становления как художника.
Но вернемся к 1961 году. В этом году в Израиле прошел судебный процесс над военным преступником Адольфом Эйхманом. В Англии и США принято, что на процессе присутствует художник, которому поручается зарисовать его участников. Этого правила придерживаются по сей день. Почетная задача быть летописцем процесса была поручена Мирону Симе. Возможно, и потому, что он был превосходным портретистом и рисовальщиком. Сима воспринял это поручение как служение, как обязательство перед миллионами жертв Холокоста. В результате он создал более 400 рисунков. При всей объективности, которая требуется в таких случаях, они полны драматизма. Можно только догадываться, сколько душевных сил потребовала эта работа от художника. Рисунки были опубликованы в Израиле в 1968 году и переизданы для Германии в 1969.
В 1975 году художник тяжело заболел, после чего почти полностью прекратил работу над большими картинами. В основном он занимался рисунком и гравюрой. Умер Мирон Сима в своем любимом городе в возрасте почти 98 лет. К счастью, его наследие и архив попали в хорошие руки – в прекрасный Музей искусств в Эйн-Хароде, что в Галилее[2].
Пока что речь шла о внешних обстоятельствах жизни Симы после 1933 года. Пора обратиться к его художественной деятельности на Святой земле.
Мирон Сима прибыл в Палестину с тяжким багажом пережитого. Темой его творчества были страдания людей – гнет нищеты, преследование и уничтожение целого народа. Этому соответствовало и художественное видение – темные краски, нечистые тона, сдержанная палитра без ярких вспышек. Внезапно он очутился в новом мире. Его окружали пронзительно яркое небо, синее море, желтоватые и розовые, почти выбеленные на солнце камни, зеленые пятна полей и садов. Это был шок, с которым нужно было справиться. Сима хорошо осознавал эту необходимость. Также он понимал, что достичь нового видения одним волевым напряжением нельзя. Следовало постепенно вживаться в этот новый мир, воспринять его взглядом, мозгом, всем существом. Конечно, это было нелегко. Более того – это было очень трудно. Процесс занял два десятилетия.
Поначалу Сима еще целиком в прошлом. Доработка картины «Выстрелы в замкнутом пространстве», проект картины «Беженцы» всецело поглощают его, и он не берется за новые крупные задачи. В этих произведениях фигуры вырисовываются черными тенями на темном фоне. Картины (их несколько вариантов) производят гнетущее впечатление своим пессимизмом. Но к этому времени относятся первые, пока еще робкие попытки отражения новой среды. В 1940–1950-е годы Сима пишет ряд небольших картин. Это автопортреты, бытовые зарисовки («Арабская кофейня»), натюрморты и пейзажи («Вид Моцы», 1951; «Яффа», 1956). В них появляется цвет. Вспышки чистых локальных тонов пока что приглушаются черными тенями. Но исчезают присущие предыдущим работам тусклые оттенки и трагические темы. Сима вырабатывает своеобразную технику открытого, пастозного мазка широкой кистью. Создается впечатление цветной мозаики, где черные тени контуром очерчивают яркие пятна.
Шедевром этого нового стиля является картина «Иерусалим после Шестидневной войны» (1967). Это ночной пейзаж. На фоне зловеще красного неба с тяжелыми синеватыми тучами поднимается к горизонту Город. На переднем плане разбросаны каменные глыбы – лиловато-серые, темные. Чуть выше – зеленые склоны холмов, за которыми возвышаются рыжеватые и желтые строения. Цветовая гамма, в лучших традициях экспрессионизма, придает картине необыкновенную мощь. Это ни в коей мере не конкретный вид Иерусалима. Скорее это идеальный образ библейского Града[3].
В те же годы, даже несколько раньше, чем «Иерусалим», в творчестве Симы появляются новые стилевые тенденции, которые свидетельствуют об уходе от экспрессивности более ранних картин в спокойное русло созерцательности стареющего художника. Радикально меняется техника. Сима экспериментирует: помимо собственно живописи кистью на холсте, он применяет коллаж. Наклеивает на основу мятую бумагу, кору деревьев, куски ткани, проволочную сетку, веревки, закрашивая их. Картина приобретает своеобразную фактуру. Исчезают действие, повествование, появляется покой. Время останавливается, Мир превращается в марево переливов цвета. Это живопись оптических впечатлений и тончайших ощущений.
В 1962-63 годах Сима пишет несколько вариантов картины «Рефлексы», где новые стремления уже четко выражены. Характерно, что здесь и в последующих работах художник нередко пользуется принципом серии, наподобие «серий» импрессионистов. В разных вариантах он «нащупывает» наиболее близкое его идее решение.
В серии «Хамсин» (ок. 1964) Сима обращается к сложной задаче зафиксировать атмосферное явление и настроение, им вызванное. Хамсин – это характерная для Ближнего Востока погода (обычно осенью или весной), когда наступает полное безветрие и воздух насыщается пылью и мельчайшим песком из пустыни, повисающими в виде густого тумана. Все это сопровождается удушливой жарой, которая воздействует на нервную систему человека, вызывая раздражительность или, наоборот, вялость и апатию. Вот эту совокупность оптического и эмоционального впечатлений художник попытался ухватить. Картина изображает пустынную городскую улицу. Сквозь розовато-фиолетовый туман просматриваются, вернее, угадываются контуры фасадов домов. Местами вспыхивают желтые, белые, темно-зеленые искры. Чувствуешь, как тебя обволакивает, впитываясь в поры, всепроникающий туман.
В это же время Сима написал картину «Сон о распавшейся луне». Есть в ней нечто таинственное. Это, действительно, видение. На фоне темных – синих, лиловых, ржаво-красных тонов ночного неба мерцает тусклая бурая луна, вся в трещинах. Её созерцают двое. Их белесые тени еле угадываются на темном фоне. На землю падают отсветы луны. На почве произрастают бледные растения, верблюжьи колючки Иудейской пустыни. Картина завораживает необычным, красивым колоритом, ей присуща особая поэтичность. Вместе с тем она как бы отделена от зрителя, не дает проникнуть в свою тайну. Это мираж, порожденный ночной пустыней[4].
В 1989 году, в возрасте 87 лет, Мирон Сима написал свою последнюю большую картину – «Старческие воспоминания молодого художника». На траве лежит обнаженная молодая женщина. Художник не вырисовывает контуры, а оперирует крупными цветными пятнами. Господствуют оттенки зеленого, желтого и розового. В эту гамму вторгаются «удары» синего и рыжего цвета, придающие картине экспрессионистический характер. Нет в ней таинственности и туманности «Хамсина» или «Сна о луне». Это гимн красоте бытия, свидетельство поразительной юности души глубокого старца.
Живопись занимает в творчестве Симы большое место. Но нельзя забывать, что он был также превосходным рисовальщиком и графиком. О его рисунках дрезденского периода я кратко упомянул. В Израиле ему выпала задача фиксировать ход процесса против Эйхмана. Ещё раньше, в 1939-45 годах, он делал наброски выдающейся немецкой поэтессы Эльзы Ласкер-Шюлер, бежавшей из нацистской Германии и проведшей последние годы жизни в Иерусалиме. Он был с ней дружен и рисовал эту странную женщину исподтишка. Рисунки были опубликованы вместе с воспоминаниями художника о поэтессе. Сохранилось большое количество зарисовок выдающихся актеров и музыкантов (Хана Ровина, Артуро Тосканини, Пабло Казальс, Яша Хейфец, Бронислав Губерман). Они в своем большинстве еще ждут публикации.
Очень важна деятельность Симы в области печатной графики. Заявил художник о себе именно как мастер ксилографии (высокой гравюры на деревянной доске) в серии «Крик» 1924 года. Гравюра на дереве, наиболее близкая ему, была излюбленной техникой экспрессионистов, чье влияние он испытывал в течение всей творческой жизни. Будучи в Соединенных Штатах, он совершенствовался в этой технике (серия «Старый Бостон», 1953; серия «Старый Иерусалим», 1953).
После возвращения в Иерусалим художник усложнил ксилографию, введя цвет. Такого рода листы печатались с нескольких досок («Хана Ровина в роли Медеи», 1956). Параллельно с живописными коллажами он стал применять коллаж в ксилографии. На основу – деревянную доску или картон – он наклеивал тончайшие деревянные пластинки, куски ткани разной фактуры, металлическую сетку, даже сухие листья и цветы, наносил на них типографскую краску и делал оттиски. На оттисках остаются следы коллажа. Возникают красивые орнаментальные мотивы. Художник назвал это свое изобретение «коллажной печатью» («collage-prints»). В ней он выполнил такие красивые листы, как «Сеть» (1958) и «Невеста» (1970). Сложная и непрактичная техника (каждый лист требует многих прогонов, доска дает небольшое количество качественных отпечатков) не вызвала особого интереса у мастеров графики.
Здесь, в частном случае, отразилась трагедия всей творческой жизни Мирона Симы. «Общественный человек», Сима не нашел контакта с творческим окружением в Палестине и затем в Израиле. Он был сионистом и социалистом. Едва освоившись на Земле обетованной, он организовал союз художников, основал школу искусств, во время Второй мировой войны был членом «Лиги Ви», участвовал в обороне Иерусалима в Войну за независимость. Но его коллеги по искусству и художественная критика, в лучшем случае, его игнорировали, а то и свирепо критиковали[5]. В то время как за границей он пользовался успехом, даже почитался как крупный художник.
Сима попал в Палестину в период подъема еврейского национального самосознания. Это была эпоха «халуцим» – пионеров, первопроходцев, героического поколения тех, кто основал Эрец-Исраэль в тяжелых условиях, во враждебном окружении арабов. С 1933 года из нацистской Германии, затем оккупированной теми же нацистами Европы, из объятых войной стран евреи пробирались в Палестину любым путем. Зачастую люди проявляли истинный героизм. Вот этих халуцим следовало изображать, их надо было прославлять. А Сима продолжал писать картины о жертвах насилия, о битых и убитых. Его упрекали в приверженности к галутной тематике, в искажении облика Еврея. Но он ничего не мог с собой поделать. Воспоминания о Проскуровском погроме, о расправах над евреями в нацистской Германии, наконец, об издевательствах над беженцами, в основном бывшими заключенными концлагерей, со стороны англичан – вот, что довлело над ним, было главной темой его творчества.
С середины ХХ века израильские художники все больше интересовались новыми явлениями в искусстве Запада, теми, что принято обозначать терминами «авангард» и «постмодернизм». Израильское искусство попало в «плавильный котел» интернационального искусства и в значительной степени по-теряло свой национальный характер, который только еще зарождался. А Сима, шедший своим путем, и тут остался аутсайдером[6].
Будем надеяться, что со временем оценят вклад этого незаурядного художника не только в немецкое искусство (что отчасти уже произошло), но и в искусство Израиля.
Литература:
Miron Sima Woodcuts: Exhibition by the Maurice Spertus Museum of Judaica. Chicago, 1977.
Miron Sima: Ein Maler in Dresden und Jerusalem. Ausstellung Galerie Raehnitzgasse. Dresden, 1991.
G. Bar Or. Miron Sima. From Dresden to Jerusalem. Ein Harod 1997 (Hebrew and English).
Miron Sima: Exhibition in the Artists House. Jerusalem, 2001 (Hebrew and English).
[1] Насколько мне известно, только еще один художник русско-еврейского происхождения прошел обучение в Дрезденской академии. Это Лазарь Сегал (1890, Вильно – 1957, Сан-Паулу). Он в 1919 году организовал вместе с Отто Диксом группу «Дрезденский Сецессион». Он был одним из лидеров движения «Новой вещественности». В 1923 г. эмигрировал в Бразилию, где сыграл значительную роль в развитии искусства. Произведения Симы близки по настроению к творчеству Сегала, однако художники, по всей вероятности, не были знакомы.
[2] 22 сентября 1993 года я посетил Симу в его доме на иерусалимской улице Бен-Сира и провел у него почти день. Об этом визите – быть может, в другой раз.
[3] Под впечатлением Шестидневной Войны Сима создал еще несколько картин («Разрушенные дома» того же года), но нигде он не достиг столь драматического накала.
[4] В этой картине Сима использовал коллаж: прикрепил к холсту высушенные растения, а одежды сделал из тканей.
[5] Правда, были и исключения. Об этой стороне его жизни см.: G. Bar-Or. Both You and I are Immigrants. Miron Sima and Israeli art // Miron Sima [Catalogue of the exhibition in the Artists’ House], Jerusalem, 2001. Р.34–38.
[6] Характерно, что его творчество почти не представлено в основных художественных музеях Израиля. Практически все его наследие находится в одном месте – Музее искусств в Эйн-Хароде.
