О нежности материала и доверии к огню

- Расскажи про свой переезд из СССР в Израиль в 1990 году. Что тобой двигало? Сионизм, желание лучшей жизни…
- Нет, сионистом я не был и лучшей жизни не искал. Это было стадное чувство – все ехали. Вопрос ехать или не ехать вообще не стоял. Конечно, ехать! Единственный вопрос – брать зонтик или не брать? (смеется). Кроме того, мне хотелось начать с чистого листа. Это мог быть и не Израиль, но у нас не было большого выбора, только сюда мы и могли уехать. В Тольятти у меня было всё: прекрасная квартира в центре города, деньги, но хотелась чего-то нового. Не знал – что, не знал – как, но мыслей вернуться обратно не было вообще.
- Неизвестность не пугала?
- У нас семья походников, мы всегда любили путешествовать. Мои первые детские воспоминания – я в рюкзаке у папы на спине. Мои родители всегда были легкими на подъем. Кроме того, в Израиле уже были родственники, мы знали, что не на болото едем.Геннадий Дворкин – один из самых известных русскоязычных мастеров керамики в Израиле. Репатриировавшись в Израиль из СССР, он решил начать все заново и заняться прикладным искусством.
- Как встретила тебя историческая родина?
- Жарко. Это первое, что я вспоминаю, как только мы сошли с трапа самолета. Еще и аэропорт был таким простым, не как сейчас: колючие проволоки, заборы, военные. Мы – родители, младший брат и я – сели в такси и сразу в Иерусалим. Брат моей мамы уже снял нам квартиру, и мы начали обустраиваться, с тележкой ездить по складам мебели: стол, диван, тумбочка… Вспоминаю папину лапшу, он у нас мастер! Первый месяц он только и делал, что блюда из лапши. И мы это так любили, коробками употребляли!
Помню Йом Кипур, мы с моим братом гуляем по Иерусалиму, много народу вокруг. А у нас в одной руке кефир, в другой сосиски, мы макаем сосиску в кефир и едим. На нас смотрели искоса, но ничего не говорили. Думаю, тогда такое было сплошь и рядом – каждый день таких как мы приезжали тысячи по три. И все с сосисками и кефиром (смеется).
- Свободу почувствовал?
- Вокруг об этом говорили, но я сам ничего не почувствовал. Мне даже кажется, что в России мне было свободнее. Я был устроен там. А здесь как заново рожденный, всё с начала. Но я никогда не сравнивал жизнь там и здесь.
Первое время я, папа и брат мыли зал торжеств в Иерусалиме. Весело, бодро и с удовольствием. Мы взяли швабры в руки и пошли работать, только чтобы ни у кого ничего не просить и не ждать. У нашей семьи обиды на этот счет не было никогда.
- Ты был сторожем в будке. Смена по 12 часов. Как не сломался?

- Меня это вообще не ломало. Я понимал, что долго там не пробуду, но сидя в будке, я нашел чем заниматься. Начал деревяшку строгать. Потом переключился на камень. Купил специальные инструменты – молоток, зубило, но диалог не сложился. Захотелось найти другой материал, который мне "подойдет". Купил брикет глины и начал делать "Голубку Пикассо". Славная вышла голубка.
- Заниматься творчеством в наше время, в нашем мире непросто. Нужны деньги. А ты стал заниматься керамикой в 40 лет, да еще и в чужой для себя стране. Вместо того, чтобы программистом, например, стать. А, если бы не получилось?
- Да, творчество – самое худшее место для заработка. Но все начиналось как увлечение, я не думал, что это перерастет во что-то большее. Мне просто было интересно заниматься керамикой, а о том, чтобы зарабатывать этим, я даже не думал. Напротив. Я думал, что будет работа для денег, а это будет занятие для души.
- Не бесило, что нужно зарабатывать вместо того, чтобы посвящать все время любимому делу?
- Еще как бесило! Но я знал, что здесь у меня не получится зарабатывать искусством и смирился. Работал, делал деньги. Это огромный риск – все бросить и уйти в искусство. Ты либо один должен быть, потому что подвергаешь свою семью опасности, либо с мешком денег. А у меня была семья – жена, сын только родился, и мешка с деньгами не было.
- И вместе с тем ты бросил работу и стал заниматься только керамикой…
- (пауза) Я расстался со своей семьей. Не спрашивай подробности, ладно? Из Иерусалима сбежал в Эйн-Керем. Я знал, что мне нужно куда-то запустить свой мозг, потому что он думал только об одном: как вернуть их. Целыми днями я просто бродил по Эйн-Керему.
Оглядываясь назад, понимаю, что достиг пика, а дальше пустота. И я начал шевелиться. Купил гончарный круг, печь, стал учеником Амнона Исраэля в Иерусалиме. Глина выдернула меня из этого состояния. Я благодарен бывшей жене. Если бы не она – я не был бы здесь и не был бы тем, кто я есть сейчас, она подарила мне свободу.
- Не только тебя спасла глина. Одна из твоих учениц рассказала мне, что благодаря керамике она жива – ей не хотелось жить после смерти мужа.
- Да, керамика – это медитация в движении. Она учит спокойствию, тишине. Но многие мои ученики пришли в это не в поисках спасения, они это делают для своей души. Это забота о себе, любовь к себе, подарок самому себе. Как йога, серфинг, кулинария. У многих есть дети, они ходят на кружки. А чем взрослые хуже детей? (улыбка)
Мой ученик Томер говорит, что для него гончарство похоже на занятия любовью. Во-первых, скоростью – насколько ты предан моменту. Гончарный круг заставляет тебя выдохнуть, время замедляется. Ты обязан предаться другой скорости. Пока ты к этой скорости не придешь, ничего не получится – глина лопнет, разлетится. Во-вторых, похожи нежностью материала и то как он к тебе возвращается. Каждое твое касание вернется не только в этот момент, но и в конце процесса.
- Дай совет тем, кто сейчас начинает заниматься керамикой и думает о том, что это может быть делом жизни.
- Этому нужно посвятить все свое время, тогда получишь результат. Как и в любом другом деле. Рассчитывать на половину – что ты чуть-чуть здесь, чуть-чуть там – не вариант. Нужно набить руку, чтобы спокойно в этом дышать. Да, это сложно. Поэтому только если ты уверен, что хочешь это делать, бросай все и занимайся этим. Возможно, это звучит громко, но нужно пожертвовать всем, если хочешь в этом преуспеть и быть мастером.
Я бы сравнил это с горой, на которую мы все идем. Вершина спрятана за облаками и тебе кажется: еще немного и ты на вершине. Но приходит другая погода, облака исчезают и оказывается, что еще очень долго до этой вершины.
- Ну и какое удовольствие заниматься делом, которое не принесет тебе той самой вершины?
- Она как мечта. Если мечта твоя выполнима, то это херня. Мечта должна быть недосягаемой.
- Я вижу, тебя не напрягает, что приходится долго ждать, не получать сразу результат, а иногда и вовсе ничего не получить.

- Я кайфую от процесса – это то, что мне интересно. Результат? Ну, достиг ты вершины – и что теперь? Плюнуть вниз, и всё. Получив результат, ты опустошаешься. И гордость за себя заканчивается ровно тогда, когда твоя нога касается этой вершины. А мне эта вершина, думаю, даже не нужна. Движение – вот, что важно.
- Ты выбрал керамику делом своей жизни, потому что тебе очень подходит это, не противоречит характеру. Так?
- Да, мы сошлись. Как вилка и розетка.
- Ты сам обжигаешь работы в своей печи. Когда сосуд попадает в печь, там уже от тебя ничего не зависит. Последний штрих ставит огонь. Не расстраивает, что последнее слово не за тобой?
- Посмотри на это иначе. Как прекрасно вынуть раскаленный сосуд из печи, увидеть расплавленную глазурь и услышать звуки от теплового удара. Сила и тайна живого огня. Отдавая свое произведение на обжиг, доверяя огню, я не могу предвидеть конечный результат. И это, скажу тебе, освобождает от груза собственного "я". И в этой игре, в этой тайне, есть колоссальный эмоциональный накал. Это манит и притягивает, чтобы вновь и вновь приносить "жертвоприношения" своими работами, совершать тяжелую и благодарную работу, сотрудничая с огнем.
- Некоторые твои работы по текстуре мне напоминают кожу слона.
- Смешно! Я на шее сидел у слона в Тайване. Сел, поставил босые ноги ему на голову, почувствовал эту мощь под собой, это движение. И слон на ощупь такой текстурный, помню эту крутую волну под собой из мозолистых крупных трещин. А дельфин как каучук, резина.
- У тебя в мастерской слоны…
- Да. Но начинал с дельфинов. Все сглаживал, зализывал. А потом я взял за правило вовремя остановиться и мои дельфины превратились в слонов.
- Интересно, какое животное следующее?
- Собака. Когда ты "ныряешь" в шерсть пса и нащупываешь кожу, складки, сжимаешь все нежно и отпускаешь, она выпрямляется. У меня бассет был, так я запускал в него обе руки и мог несколько часов медитировать.
- Знаю, на могиле одной собаки стоит памятник, который ты сделал. Расскажи, как так получилось.
- Жила напротив в доме девочка у нее была собака Луна. Эта собака всегда выбегая из своего подъезда, мчалась ко мне в мастерскую к холодильнику. Каждый раз я угощал ее кусочком сыра. А потом Луна умерла от старости и ее хозяйка попросила сделать ей памятник на могилу в виде луны. Я его сделал. Луна для Луны.
- Давай о красоте. Чем, каким органом чувствуется "красивое"?
- Глазами. Потом подключаются другие чувства. Например, если мне не нравится форма машины, а при этом начинка ее идеальна, я ее не куплю. Я возьму машину с красивыми формами, даже если ее движок будет сильно уступать первой. Я всегда говорю новым ученикам: "Сиди, смотри и впитывай глазами". Нужно заметить мелочи, из которых потом сложится опыт.
- Последние семь лет ты живешь в Яффо. Это место повлияло на твои работы?
- Конечно. Трещины, море, архитектура старого города, высохший песок, камни в старом Яффо, из которых сделана портовая улица. В меня это очень врезается – кого они видели, с кем они знакомы? Я иду, трогаю это все рукой и чувствую неземную силу.
- Меня вообще эти вещи не трогают.
- Потому что ты их не трогаешь – и они тебя не трогают.
- Все эти годы ты живешь в своей мастерской – студии. И даже сейчас, переезжая в новую студию, которая будет больше раз в десять, ты снова будешь жить в мастерской. Тебе никогда не хотелось пожить отдельно от своих работ, гончарного круга, глины? Не устал от них?
- Мне не с чем сравнивать, всегда жил в студии. Я вообще не представляю – как это жить не в мастерской, даже если мой дом через дорогу. Когда живешь в мастерской, в голове все время возникают мысли, идеи. Отправляясь ко сну, обязательно подхожу к новым работам, что-то исправляю, чищу, переворачиваю на другую сторону. А если я что-то забыл, просыпаться и в пижаме идти в студию? Нет, уж лучше я буду поближе к своим работам.
- Мозг вообще не отдыхает.
- Он только и делает, что отдыхает. Я даже не замечаю, как подхожу к работам, все на автомате уже. Нужно отдать этому все: мозг, руки, ноги, нервы, сердце.
- Звучит драматично. Всю жизнь отдать…
- Драматично – не драматично, но от этого зависит насколько глубоко ты сможешь уйти в своем деле. Важно, чтобы керамика не проходила через жену, детей, квартиру, зарплату… Ты не дотянешься до нее. Мне не приходится отвлекаться на всё это, есть время оттачивать мастерство. А как иначе? Жертвы? Ну, да (улыбается). Давно понял: у меня не та работа, когда на часах шесть, портфель собрал, лампочку выключил и забыл все, что было до этого. Это все время у меня в голове сидит. Иду спать с этим, просыпаюсь с этим. Смотрю на другое через это. Это во мне живет всё время.
- Обычно я мужчинам такие вопросы не задаю, но всё же… О чем ты мечтаешь?
- Обычно женщинам я не отвечаю на этот вопрос, но всё же… Семья, дом, дети, собака гоняет по двору. Я только могу представлять это. У меня не было ничего такого никогда. Мне хочется. Но так, чтобы это не нарушало теперешней моей жизни. Однако я не знаю, что будет, если у меня это будет. Может, я включу задний ход. Но иногда думаю: "Вот бы…".