Семен Файбисович: «Все самое интересное в жизни происходит у тебя под носом»

Елена Федотова, The Art Newspaper Russia

В Третьяковской галерее открывается ваша ретроспектива. Она будет проходить одновременно с выставкой Ильи Репина. Как вы себя чувствуете по этому поводу?
- Первая реакция у меня была панической. Насколько понимаю, сроки сдвинулись и «так само получилось» — меня буквально накрыло Репиным. Да еще и Мунком. Кажется, что все будут говорить и писать о них, а меня просто никто не заметит. Но сотрудники Третьяковки меня стали убеждать, что у них такая концепция — перекличка художников через 100 лет: Ларионов — Кабаков, Репин — Файбисович… На словах звучит интригующе и лестно, просто у нас несопоставимые весовые категории. Репин — это ведь как Чайковский, как Пушкин. Номер один в русской культуре. А с номером один стремно на одной доске оказаться. Так что готов ко всему.
- Это судьба. Вы ведь считаете себя преемником русского критического реализма?
- В известном смысле да. И в этом смысле такая накладка — рок. Посмотрим, что выйдет. Либо никто меня не заметит, либо какие-то аллюзии появятся. Но я для себя не считаю это соседство удачным. Кто угодно, только не Репин.
- Ретроспектива — это определенный итог. На недавней ретроспективе Ильи Кабакова главный тезис был «В будущее возьмут не всех». А вы себе задаете вопрос: возьмут ли меня в будущее? Выясняете отношения с вечностью?
- Меня этот вопрос никогда не волновал. Я всегда считал, что художник должен жить своим временем и в этом его главная ценность и ресурс. Но был длительный период, когда меня не признавали, объявили «мертвым художником», травили и в итоге успешно затравили. Я долго жил с  уверенностью, что при жизни все так и останется. Тогда только и оставались грезы, что если что-то изменится, может быть, то после моего ухода. Но потом все повернулось иначе — практически волшебным образом. Так что грезить я перестал и опять просто проживаю собственную жизнь, не беспокоясь о том, возьмут ли меня куда-нибудь или нет.
- Скажите несколько слов о ретроспективе.
- Она будет состоять из работ трех основных периодов, выстроенных естественным, хронологическим образом. Выставку откроет живопись 1980-х. Тогда мне было важно выяснение отношений с советской действительностью, которая меня окружала, обступала со всех сторон. Просто глядел ей в глаза, как кролик на удава, не отводя взгляда. Дальше идет проект «Очевидность», созданный в первой половине 1990-х. Я занимался оптикой глазного зрения — исследованием ее эффектов-дефектов. Это было время, когда спертый советский воздух рассеялся — а я именно с ним играл в гляделки. Вот и возникло ощущение, что смотреть больше не на что. А привычка напряженно вглядываться осталась. Я переключился с того, на что мы смотрим, на то как. Писал слепые пятна, двигающиеся поверх видимого мира, раздвоение предметов, исследовал эффекты остаточного зрения — в общем, те фильтры, через которые, не замечая их, мы смотрим на мир.
Потом был 12-летний перерыв, после которого я вернулся с новым проектом, так сказать, три в одном. Я делал имиджи низкого разрешения — чтоб пиксель торчал, затем обрабатывал их с параллельным увеличением в Photoshop, а затем печатал картинку плохого качества на настоящем холсте и дальше по этой подоснове делал «настоящую» живопись. Этот проект — «камбэк»; по сути, он продолжил оба предыдущих. С одной стороны, оформилась новая эпоха и захотелось теперь написать ее портрет: чем она продолжает советскую и чем отличается от нее. С другой стороны, я продолжил использовать фильтры, через которые мы смотрим на мир, только на этот раз не физиологические, а культурные, социальные веяния нового времени (гламур, к примеру), перекличку с другими художественными стилями, эпохами. Мне кажется, это был язык, адекватный новому, постмодернистскому времени.
- Как менялась оптика вашего взгляда в зависимости от технического прогресса?
- Моего — практически не менялась. Менялись инструментарии сбора материала, фиксации и обработки. В СССР у меня был простенький советский фотоаппарат «Зенит-В», снимал на ч/б пленку. Качество съемки было не важно — важно было взять точные фактуры для последующего использования в живописи.
Затем был этап, основанный уже на специально плохом качестве исходного имиджа. Снимал тогда исключительно на камеру мобильника. У первого она была 0,6 мегапикселей. Она просто никак не могла сделать «настоящую» фотографию и обречена была творить — тогда и родилась идея этого проекта. И печать на холсте была плохого или очень плохого качества — это мне и было нужно для дальнейшей живописи. А последний период основан как раз на максимально высоком качестве — и съемки, и печати. Чисто дигитальная живопись. Для меня это настоящая живопись (или графика), просто выполненная цифровыми средствами.
- Весной в ГУМе открывается большой арт-фестиваль. Вы — один из его участников. Расскажите о своем проекте для этого фестиваля.
- Года полтора назад мне предложили сделать обложку на тему «Одна семья» для Bosco Magazine. В то время я был сильно увлечен своим новым проектом «Метаморфозы», который с темой семьи буквально не связан, но в виде исключения был создан портрет моего сына с дочкой на руках. Его я и сделал обложкой. А теперь, когда в ГУМе решили представить все материалы этой своей затеи на большой выставке, они предложили, чтобы я показал не только семейный портрет, но и еще несколько работ, репрезентирующих последний проект. Чему я был очень рад, потому что это будет его премьера в Москве. Четыре работы будут показаны в отдельном боксе и примерно столько же в галерее.
Переехав в Израиль, я начал по привычке все фотографировать, но довольно быстро возникло ощущение неудовлетворенности. Потому что фотографии не передавали всего, что я ощущал. Что-то шевелилось за видимой поверхностью. Захотелось дать слово этой энергетике, показать, что скрывает пелена реальности, передать гений этого места, что ли. На игре реальных фактур, прошедших через цифровую обработку, и построен новый проект. Мои «Метаморфозы» — это дигитальная живопись. Или графика. Если раньше я использовал фотографию как подоснову для живописи, то новый проект делался совсем «без рук».
- В некотором смысле этот проект тоже о семье — о возвращении к корням, на Землю обетованную?
- Вы правы, выходит так. Я и сам чувствую что-то в этом роде.
- Что для вас значит семья?
- Моя семья — это мои дети. Пятеро, и со всеми прекрасные отношения. И уже шесть внуков, на подходе седьмой, рассчитываю дотянуть до десятка. И хоть мне всегда было интереснее изображать незнакомых людей, случайных попутчиков, изредка появлялись вещи про детей. На моей ретроспективе в Третьяковке будет одна из этих работ — с тем же сыном Ильей. А на одной из ранних картин «Движение» я изобразил себя в качестве водителя автобуса, потому что мой старший Даня, тогда совсем маленький, очень переживал, что я художник, а не водитель. Стать водителем «Икаруса», а еще лучше — электрички, было его заветной мечтой. Вот я и решил его порадовать, и он был очень доволен.
- Для вас личное все-таки имеет меньшее значение в творчестве, чем общественное?
- Дело в том, что нерв, который меня заводит как художника, — это отношения с окружающей действительностью: где ты живешь, зачем, кто ты, что вокруг тебя?.. Поэтому, естественно, основным объектом моего внимания всегда была окружающая жизнь.
- Вы когда-то сказали, что Москва — ваша муза. А стал ли Тель-Авив вашей музой, с тех пор как вы перебрались в Израиль?
- Да, стал. В сущности, там меня вдохновляет то же самое, что и в Москве, — периферийные фактуры, на которые никто не обращает внимания: задворки, пустыри, разный хлам. Причем, как и в Москве, они быстро исчезают: наступают новостройки, цивилизуются ландшафты — только в человеческом смысле, а не в московском. Любимое мной ощущение энтропии часто возникает и в районах, куда не советуют ходить туристам, например в арабской части Яффы, где действительно несколько рискованно. Но в основном — в окрестностях моего жилья. В общем, главная идея та же: все самое интересное в жизни происходит у тебя под носом. Разуй глаза — и все увидишь.
- Здесь вы писали случайных попутчиков, бомжей и прочих маргиналов. А кто сейчас ваши герои?
Фактуры как таковые. Если в Москве о ее жизни, о жизни страны мне прежде всего говорили случайные люди, их лица — практически первые попавшиеся, то в Тель-Авиве преобладают чистые фактуры. Они здесь мои главные герои. На людей вокруг я смотрю с интересом, но, скорее, глазами туриста (я плохо понимаю их реалии). А вот фактуры как раз много говорят мне про этот новый для меня мир. Они сами на меня набросились, требуя, чтобы я о них сказал. Вернее, дал им слово.
- Чем они вас поразили? Пыль времени?
- В том числе. Хотя Тель-Авив — новый город, вообще говоря. Но в этом городе, который на песке построен, тоже есть ощущение глубины культурных пластов, месседжей — исторического и даже мистического. Есть чувство, что ты в одном из энергетических пупов земли, и меня оно подпитывает именно через неприметное.
- Для вас важна обратная связь? Вы уже несколько лет ведете свой блог в Facebook.
- Конечно, хочется, чтобы люди как-то реагировали. У меня в блоге сформировался широкий круг друзей и подписчиков, с большинством из которых мы не знакомы лично. Мне также важно, что среди них есть художники, архитекторы, критики и просто зрители, которым интересно смотреть то, что я показываю.