Бесконечная боль Эстер Лурье

Пнина Розенберг, Искусство Холокоста 

Эстер Лурье родилась в городе Лиепая, Латвия, в религиозной еврейской семье, где было пятеро детей. Во время первой мировой войны семейство в принудительном порядке покинуло свой родной город, из-за его стратегического значения в качестве военного порта. В 1917 г. они переехали в Ригу, где Лурье закончила гимназию Эзры.

Талант художника проявлялся в ней с малых лет, еще когда она ходила в детский сад, а профессионально учиться живописи Эстер стала с 15 лет, занимаясь с разными учителями. В период с 1931 г. по 1934 г. она обучалась профессии художника-декоратора в Институте декоративного искусства в Брюсселе, а затем училась рисунку в Королевской академии изящных искусств в Антверпене.
В 1934 г. семейство Лурье почти в полном составе эмигрировало в Палестину, где Эстер окунулась в мир искусства. Она создавала декорации для Театра на иврите, участвовала в постановке спектакля “Алдояда” в Тель-Авиве, помогала организовывать выставку, посвященную творчеству поэта Бялика, а также создавала декорации к “Восточному базару”. Когда из-за политических событий многие театры в Палестине закрылись, Эстер посвятила себя рисунку, создавая множество портретов. Ее излюбленными моделями стали танцоры и музыканты. Она много путешествовала, рисовала пейзажи Палестины и посещала коллективные хозяйства – кибуцы, где проходили домашние выставки ее работ. Первая профессиональная выставка Лурье имела место в Кибуце Гео, в 1937 г., а в 1938 г. художницу приняли в Палестинскую ассоциацию художников и скульпторов. Ее персональные выставки проходили в Тель-Авиве, Иерусалиме и Хайфе. В 1938 г. она удостоилась очень престижной награды – Дизенгофской премии – за рисунок под названием “Оркестр Палестины”. Эта картина демонстрировалась на совместной выставке палестинских художников в музее города Тель-Авива.
В 1939 г. Эстер Лурье вернулась в Европу, чтобы продолжить учебу. Некоторое время она пробыла во Франции, а затем поступила в Королевскую академию изящных искусств в Антверпене. Летом того же года она побывала у своих родственников в Латвии и Литве, где показала свои работы в Доме художников в Риге, а также в Ковно (Каунасе). В следующем году она организовала еще одну выставку в Каунасе, в Королевском оперном театре. Темой выставки, прошедшей с большим успехом, стал балет. Некоторые из ее работ были куплены местными еврейскими организациями, а также городским музеем. После оккупации Каунаса фашистами работы Эстер Лурье были конфискованы как “еврейские”.
Вторая мировая война застала художницу в Литве, и во время фашистской оккупации 1941-1944 гг. она вместе с другими евреями оказалась в Ковенском гетто. Попав в гетто в середине 1941 г., Лурье тотчас принялась отображать в своих рисунках тот новый мир, в котором она оказалась. Помимо рисунков, ей удалось оставить после себя подробное письменное описание своей жизни и творчества во время второй мировой войны. Такая комбинация литературного и изобразительного материала явилась уникальным “живым свидетельством” (именно это название она дала одной из своих книг). Наследие Эстер Лурье позволяет нам проникнуть в самую глубину переживаний человека, творившего в тот далекий и такой тяжелый период. Вот как вспоминает об этом времени художница:

“Происходящее вокруг было так странно, так непохоже на все, к чему мы привыкли, на прошлый жизненный опыт каждого из нас. Я почувствовала, что обязательно должна рассказать об этом, или хотя бы оставить рисунки. Я должна показать остальным то, что видела сама. Не скрою, такая работа давалась мне нелегко, только в периоды относительного душевного спокойствия. Но по прошествии времени я стала считать творчество своим долгом”.[1]

Эстер Лурье писала и о том, что служило ей источником вдохновения, вспоминая о поддержке других обитателей гетто:

“Первым местом, где я примостилась с блокнотом, стало бывшее ремесленное училище. Там собирались те, кто не смог найти себе другого пристанища. Люди жили в огромном дворе, под открытым небом, и готовили еду на камнях. В этом месте я нашла для себя богатый натурный материал: груды старой мебели, настоящие баррикады, из которых люди сооружали себе нечто вроде жилья. Там были дети, старики, евреи всех мастей. Жизнь копошилась везде, в каждом углу. Разговоры и перебранки не затихали ни на минуту, кто-то все время суетился и хватался за все подряд, а кто-то, наоборот, оставался неподвижен или сидел, уставившись в книгу. Как только я устроилась со своим блокнотом в уголке двора, меня тут же окружили любопытные. Моя работа сразу же заинтересовала всех, и каждый хотел чем-то помочь. Окружающие все время стояли на страже, чтобы предупредить меня, если вдруг появятся немцы. Все были воодушевлены идеей создания летописи того, “как это было”.[2]

Вскоре Лурье привлекла внимание Эльтестенрата (Совета старейшин). Понимая важность ее работы для истории, Совет попросил художницу делать зарисовки всего, что происходило в гетто.

“Президент доктор Элькес и другие члены комитета приветствовали мой шаг. Меня попросили продолжать поиск и запись такого материала. Их поддержка укрепила мои душевные силы, и с тех самых пор я принялась отображать все, что представлялось мне важным. Но это занятие оказалось не из легких. Рисовать прямо на улице было очень опасно, поэтому случайные прохожие приглашали меня войти в дом, чтобы я могла рисовать из окна их комнаты. Хозяева всегда принимали меня очень радушно и задавали один и тот же вопрос: “Как помочь вам сохранить картины?”[3]

Такая поддержка от незнакомых людей, их желание спасти работы, доказывает огромное значение творчества Лурье. Во время разрушения и уничтожения всего и вся, когда сам предмет художественного произведения мог исчезнуть, очень важно было сохранить документы и воспоминания. Именно поэтому ее постоянно спрашивали: “Что мы можем сделать, чтобы сохранить ваши рисунки?” Но даже воспринимая собственное творчество как обязанность, она не всегда находила в себе силы, чтобы рисовать, несмотря на горячую поддержку обитателей гетто, включая администрацию и самих узников. Дневник Эстер Лурье проливает свет на взаимосвязь между эмоциональным стрессом и творчеством – взаимосвязь, о которой упоминали художники, творившие в других лагерях, но в таких же условиях:

“Вот уже много дней я ничего не рисовала. Эти дни были наполнены постоянным страхом, острой и грубой борьбой за существование. После каждой акции шла передышка, до следующей акции, которая опять оказывалась полной неожиданностью – в этом заключался метод немцев. Меня, как и других, мобилизовали на принудительные работы. Только иногда, в редкие свободные часы, вместе с художником Якобом Лившицем мы находили время на зарисовки “типажей из гетто”. Некоторое время спустя я снова была приглашена представителями еврейского совета. Меня известили о решении поддерживать любую деятельность в гетто, связанную со сбором исторического материала. Необходимо было соблюдать секретность. Мне обещали помогать во всем, лишь бы я продолжала отражать жизнь гетто в своих рисунках [...]Совет добился для меня временного освобождения от принудительных работ, хотя это было очень сложно. Меня внесли в список “рабочих в гетто”, и я получила освобождение на два месяца”.[4]

“Мобилизованная” художница, которую с таким трудом удалось освободить от принудительных работ, получила возможность сконцентрироваться на рисунках. Она рисовала очень много, отражая мельчайшие подробности быта в гетто. Ей помогали как узники лагеря, так и местная полиция.

“Я рисовала развалины больницы в “маленьком гетто”, уничтоженном немцами. Я делала наброски на социальной кухне, где старики и беспризорные дети могли получить тарелку жидкой похлебки. Эти люди оставались равнодушными к происходящему вокруг, и не обращали на меня никакого внимания [...] Я же очень хотела воссоздать картину работ, трудящихся масс.
Иногда мне разрешали сидеть внутри полицейского участка еврейской администрации и делать зарисовки из окна на втором этаже, откуда было видно центральный вход и всю территорию гетто [...] Там я часто рисовала группы людей, выходящих на работу, с рюкзаками на плече или на спине, в вязаных перчатках на руках. Несколько раз я делала наброски Умшлагплаца - площади, на которой в дни Больших акций евреев делили на тех, кто пойдет “направо”, и тех, кто пойдет “налево”.[5]

Помимо зарисовок людей и событий, Лурье также создавала пейзажи, красота которых резко контрастировала с ужасами жизни в гетто.

“Много раз, и во все времена года, я рисовала дорогу, ведущую из “Долины гетто” в Форт Нинт, находившийся на вершине холма [просмотр работы]. Ряд высоких деревьев вдоль дороги придавал пейзажу неповторимый характер. Эта дорога, взбегающая на вершину холма, навсегда запечатлелась в моей памяти как Виа Долороса (дорога скорби), по которой десятки тысяч евреев из Литвы и западной Европы уходили на смерть. В иные дни небо было сплошь покрыто облаками, и это сообщало пейзажу особую трагичность, столь созвучную нашим чувствам”.[6]

В Ковенском гетто, также как и во всех остальных лагерях, узники делали все возможное, чтобы сохранить хотя бы подобие нормальной жизни, в том числе духовной. Одним из событий культурной жизни гетто стала выставка работ Эстер Лурье, запись о которой оставил в своем дневнике Авраам Голуб (также известный под фамилией Тори) – секретарь Эльтестенрата. В этих записках из гетто отражены как взгляды Лурье, так и собственное мнение Голуба о роли художника и очевидца. Художник, писал он, “должен быть устами” одинокого маленького человека, должен запоминать и записывать “мелочи”, из которых состоит мозаика жизненного опыта. Вот отрывок из его дневника:

“Сегодня состоялась выставка Эстер Лурье, организованная для небольшой группы людей. Эту художницу отличает знание самых различных национальных культур, а также разнообразие идей. С первых дней пребывания в гетто она посвятила себя отображению образов и характеров гетто, стремясь запечатлеть их в своих рисунках, имеющих большое значение для истории еврейской нации [...]
Эстер Лурье считает, что каждый художник, попавший в гетто, обязан запоминать, по мере своих сил и возможностей, все, что здесь происходит. Важные вехи и исторические события останутся в памяти людей, но страдания маленького человека будут забыты.
Именно поэтому мы обязаны запомнить и зарисовать события и факты, людей и характеры, важные моменты и повседневность. Запомнить все. Передать эту память в словах и записях, в рисунках и картинах. Любыми художественными способами".
Эстер Лурье ответила на этот призыв, от всего сердца [...]. Любой рисунок – это часть истории бесконечной боли, отражение эмоционального и физического мученичества. [...] Сегодня [...]лица посетителей выставки на минуту озарились, при взгляде на рисунки Эстер Лурье. Эта выставка – еще одно доказательство силы еврейского духа, не сдающегося ни при каких обстоятельствах и никогда”.
Ковенское гетто, 25 июля 1943 г.[7]

Помимо работы по просьбе Юденрата (еврейского совета), Эстер Лурье приходилось выполнять заказы нацистов, также проявивших интерес к ее художественному таланту. По мере того, как пустело гетто, особенно после “акции” 27 марта 1944 г., когда из Ковно были отправлены на уничтожение все дети и старики, эсэсовцы стали жить там же, где и узники, вмешиваясь во все происходящее и держа людей в постоянном напряжении. В это время Лурье работала в художественной мастерской, где трудились художники из числа узников. По заказу немецких начальников они рисовали копии с цветных репродукций, в основном маслом на холсте. Немцы также часто заказывали художественные фотографии, для чего была создана специальная студия, в которой работал еврейский фотограф, доставленный из лагерей принудительного труда.
Эстер бывала во многих кварталах гетто, в различных мастерских, в том числе в гончарной. Ей пришла в голову идея попросить еврейских гончаров сделать для нее несколько кувшинов. Она рассчитывала воспользоваться ими, чтобы спрятать свои работы, если ситуация вдруг станет хуже. Вскоре ситуация и в самом деле ухудшилась. После депортации 26 октября 1943 г., во время которой 3000 узников Гетто были отправлены в лагеря принудительного труда в Эстонии, Лурье спрятала всю свою коллекцию – примерно двести рисунков и акварелей размером 25 х 30 см – в большие кувшины, приготовленные ею заранее. Некоторые из ее рисунков также были сфотографированы для тайного архива гетто.
В июле 1944 г., когда в Литву вошли советские войска, гетто было ликвидировано, а всех остававшихся в нем узников перебросили в концлагеря и лагеря принудительного труда в Германии. Нацисты подожгли гетто, а все здания в нем были взорваны и сожжены. Задачей немцев было уничтожение тех, кто мог спрятаться внутри домов, в надежде спастись. Многие из них сгорели заживо.
Эстер Лурье была отправлена в Германию, а ее работы остались в гетто. После войны некоторые рисунки нашлись в уцелевшем архиве Эльтестенрата. Авраам Тори сумел сохранить и сберечь 11 набросков и акварелей, а также 20 фотографий работ Лурье. Он забрал их с собой в Израиль. Лурье так и не смогла выяснить судьбу остальных работ. Вместе с другими узницами гетто, Эстер поместили в концентрационный лагерь Штутгоф, где она оставалась до конца июля 1944 г. В этом лагере ее разлучили с сестрой, бывшей с ней рядом весь период пребывания в Ковно. Сестра и малолетний племянник Лурье были депортированы в Освенцим и не смогли пережить войну.
Точно так же, как и в гетто, Лурье продолжала получать заказы, отвечая на просьбы нарисовать, и тем самым увековечить узников лагеря Штутгоф. Много раз искусство спасало ее от голодной смерти.

“Мне удалось стать обладательницей карандаша и нескольких обрывков бумаги. Я принялась делать наброски ярких “типажей” среди окружающих меня женщин-узниц. Молодые девушки, имевшие “друзей” среди мужской части лагеря, и получавшие подарки продуктами, стали просить меня нарисовать их портрет. В качестве платы они предлагали кусочки хлеба.[8]
В концлагере Штутгоф я также сделала несколько набросков женщин, одетых в полосатые “пижамы” [просмотр работы]. Эти рисунки я сделала карандашом, на тонкой бумаге – достать ее мне помогла девушка из пункта регистрации заключенных. Я спрятала эти рисунки в своей одежде, которую носила в течение пяти месяцев, проведенных мною в этом лагере принудительного труда”.[9]

В августе 1944 г. Лурье и 1200 других узников отправили в Германию, в лагерь принудительного труда Лейбиц. Там она нарисовала портреты нескольких узниц. (просмотр работы). Об этом времени она писала так:

“Создание этих портретов стало возможным благодаря стечению обстоятельств. Каждый из нас обязан был носить на левом рукаве номер и Звезду Давида, отпечатанные на полоске материи, которую мы получили вместе со своей одеждой по прибытии в концлагерь Штутгоф. Эти полоски ткани время от времени нуждались в починке. Мня назначили ответственной, и когда набиралось достаточное количество повязок, освобождали от общих работ, чтобы я могла заняться восстановлением номеров.
В последний месяц нашего пребывания в лагере, когда сотни женщин стали сдавать свои номера в починку, меня откомандировали в Иннендинст (служба внутренних работ), и я стала называться “нуммершрайберин” (ответственная за номера). Мне разрешили оставаться в медпункте, где деревянной щепкой я восстанавливала номера на повязках. Я получала чернила, и у меня, наконец, появилась возможность делать зарисовки узниц нашего лагеря. Наша доктор собирала бумагу, в которую была упакована вата, чтобы мне было на чем рисовать.
Однажды один из охранников увидел, что я рисую, и попросил меня изобразить его портрет. Я выполнила просьбу, и в благодарность он принес мне бумагу, несколько ручек и баночку с тушью.
Разумеется, мне приходилось проявлять большую осторожность, чтобы немецкие охранники не застали меня за рисованием. У меня было мало времени, поэтому мне удалось запечатлеть лишь несколько сюжетов, хотя мне так хотелось перенести на бумагу все, что я видела вокруг. Однако присутствие в лагере его коменданта – обершарфюрера Олька, по прозвищу Шнабель (клюв) – наполняло душу ужасом и беспокойством. [...]Надежда уцелеть была почти несбыточной. Но еще более неправдоподобной казалась надежда сохранить мои рисунки, даже если бы мне удалось избежать смерти. Каждый день мы боялись попасть из трудового лагеря обратно в концентрационный, где, как мы уже знали по опыту, нацисты отберут все то немногое, что у нас осталось.
Эти рисунки [сделанные в лагере принудительного труда] были созданы мною уже после отставки Олька, когда в лагерь прислали другого, более гуманного, коменданта”.[10]

Лейбиц был освобожден советскими войсками 21 января 1945 г. В марте 1945 г. Лурье оказалась в итальянском лагере для беженцев, где повстречалась с еврейскими солдатами из Палестины, служившими в частях британской армии. Один из них, художник Менахем Шеми, организовал выставку рисунков, сделанных в лагерях. По материалам выставки в 1945 г. Римский Клуб еврейских солдат опубликовал буклет “Еврейские женщины и рабство”. В сборник вошли работы Эстер Лурье, созданные в лагерях Штутгоф и Лейбиц. Лурье также сделала декорации для военного вокально-танцевального ансамбля, организованного в лагере Элиаху Гольдбергом и Мордехаем Зейрой.
В июле 1945 г. Эстер Лурье вернулась в Израиль (Палестину), где ей был оказан очень теплый прием. Ее рассказы были изданы, а ее рисунки – представлены на выставке. В 1946 г. она еще раз получила Дизенгофскую премию, за рисунок “Девочка с желтым знаком”, сделанный ею в Ковенском гетто.
Лурье создала семью и вырастила детей. Она продолжала творить и выставлять свои работы на персональных и совместных выставках в Израиле и других странах. Живя в Израиле, она не покидала Тель-Авива, а после Шестидневной войны, вызвавшей мощный подъем национального самосознания, основной темой ее творчества стал Иерусалим, изображенный ею на многих пейзажах.
На процессе по делу нациста Айхмана, состоявшемся в Иерусалиме в 1961 г., рисунки Эстер Лурье, сделанные во время войны, стали частью свидетельских показаний. Верховный суд Израиля официально удостоверил ценность ее рисунков и акварелей в качестве исторических документов, помимо их эстетической ценности как предметов изобразительного искусства.
Эстер Лурье умерла в Тель-Авиве в 1998 г. Свои работы, созданные во время Холокоста, художница передала галерее Дома-музея борцов сопротивления гетто (Бейт лохамей хагетаот). Кроме того, ее работы можно увидеть в Яд ва-Шем (Музее памяти жертв и героев Холокоста в Иерусалиме), а также в ряде частных галерей.

Примечания
[1] Esther Lurie. A Living Witness - Kovna Ghetto. Dvir, Tel Aviv, 1958, pp.9-10
[2] A Living Witness, p.10
[3] A Living Witness, p.10
[4] A Living Witness, p.13
[5] A Living Witness, p.13
[6] A Living Witness, pp.13-14
[7] Avraham Tori. Ghetto Everyday. Bialik Institute, Tel Aviv University, Tel Aviv, 1988, pp.362,363,365,366
[8] Esther Lurie. "Notes of an Artist", from Notes for Holocaust Research, Second collection, February 1952, p.113
[9] Esther Lurie. Sketches from a Women's Labour Camp. Third edition, J. L. Peretz, Tel Aviv, 1962, pp.13-14
[10] Sketches, pp.12-13

Цитаты
Esther Lurie. Sketches from a Women's Labour Camp. J.L. Peretz, Tel Aviv, 1962. Издание третье, отпечатано с: Jewesses in Slavery. Jewish Soldiers' Club, Rome, 1945.
Esther Lurie. A Living Witness – Kovno Ghetto. Dvir, Tel Aviv, 1958.
Esther Lurie. Jerusalem – 12 Drawings and Paintings. Introduction by Miriam Tal. United Artists Ltd., Tel Aviv, дата не указана.
Esther Lurie. "From the Impressions of a Painter" in Pages for the Study of the Holocaust and the Resistance, Second Edition, January 1952, pp. 91-115.
Avraham Tory. Ghetto Everyday: Diary and Documents from the Kovno Ghetto. Редактор, автор вступительного слова и примечаний – Дина Порат (Dina Porat). The Bialik Institute, Tel Aviv University, 1988.