Алек Д. Эпштейн
Рафаэль Моисеевич Хволес родился 25 апреля 1913 года, когда Вильнюс был еще частью Российской империи, а вырос и сформировался как художник в те годы, когда этот город принадлежал Польше. После семнадцати лет жизни в Советском Союзе, в 1959 году, он уехал в Польшу (назвать это репатриацией, «возвращением на Родину», как это формально именовалось, было невозможно), а еще через одиннадцать лет отправился в новую эмиграцию, на этот раз – во Францию, где прошли последние тридцать четыре года его жизни.
Во время Холокоста самого Рафаэля Хволеса в Литве не было; в день нападения гитлеровской Германии на Советский Союз он находился в командировке в Минске, откуда был эвакуирован вглубь страны, в Горьковскую область, где был призван в железнодорожный строительный батальон.
Во время нацистской оккупации Литвы были убиты около двухсот тысяч евреев, среди которых – отец, мать, три сестры и беременная жена Рафаэля Хволеса. Несмотря на массовый коллаборационизм с нацистами и многочисленные случаи убийства евреев литовцами даже без какого-либо участия немцев (Центр Шимона Визенталя собрал имена двадцати тысяч литовцев, участвовавших в убийствах евреев в годы Холокоста), за все постсоветские годы только трое из них предстали перед судом и были осуждены за свои преступные деяния – при этом ни один из них не был приговорен к тюремному заключению. Замалчивание соучастия литовцев в Холокосте остается имплицитной идеологией как государственной власти современной Литвы, так и гражданского общества.
Как и о многих других людях, спасшихся в первой половине 1940-х годов, о Р.М. Хволесе с трудом можно сказать, что Холокост он «пережил»: нацисты убили почти всю его семью, разрушили его родной город, развалины еврейского квартала которого известны нам сегодня именно по его рисункам, ибо всё то, что не взорвали гитлеровцы, не став восстанавливать, снесла бульдозерами советская власть (так, на месте бывшей Большой синагоги Вильнюса было построено здание средней школы). Р.М. Хволес стал – и на более чем полвека остался – летописцем еврейского Вильнюса, своего рода «живописным кантором» родного города, образ которого он бережно хранил в душе, куда бы ни забрасывала его судьба.
Обе спасшиеся сестры художника еще в 1950-е годы переехали в Израиль, причем одна из них с годами тоже стала художницей.
Прибывшие в Израиль в 1957 году Ривка Моисеевна и ее муж Иосиф были среди самых первых переселенцев, отправленных строить новый город на Ашдодском берегу. На протяжении трех лет они жили во времянках, куда даже не было проведено электричество, а позднее получили квартиру в доме на улице, которая так и называется – улица первопроходцев. Дома эти строились явно не на века, и по прошествии более чем пятидесяти лет нуждались, как минимум, в капитальной реконструкции – она была запланирована, но ни Ривка Моисеевна, ни ее покинувший Израиль и умерший, насколько известно, в Северной Америке муж до нее так и не дожили. Однако, попав в квартиру Ривки Хволес, обо всех бытовых и градостроительных неурядицах забывалось сразу же, ибо стены всех комнат, предельно плотно завешанные картинами, полностью погружали каждого гостя в атмосферу искусства. Рафаэль Хволес постоянно в Израиле никогда не жил, хотя на протяжении многих лет регулярно приезжал в еврейское государство к двум своим сестрам.
Во время нацистской оккупации Литвы были убиты около двухсот тысяч евреев, среди которых – отец, мать, три сестры и беременная жена Рафаэля Хволеса. Несмотря на массовый коллаборационизм с нацистами и многочисленные случаи убийства евреев литовцами даже без какого-либо участия немцев (Центр Шимона Визенталя собрал имена двадцати тысяч литовцев, участвовавших в убийствах евреев в годы Холокоста), за все постсоветские годы только трое из них предстали перед судом и были осуждены за свои преступные деяния – при этом ни один из них не был приговорен к тюремному заключению. Замалчивание соучастия литовцев в Холокосте остается имплицитной идеологией как государственной власти современной Литвы, так и гражданского общества.
Как и о многих других людях, спасшихся в первой половине 1940-х годов, о Р.М. Хволесе с трудом можно сказать, что Холокост он «пережил»: нацисты убили почти всю его семью, разрушили его родной город, развалины еврейского квартала которого известны нам сегодня именно по его рисункам, ибо всё то, что не взорвали гитлеровцы, не став восстанавливать, снесла бульдозерами советская власть (так, на месте бывшей Большой синагоги Вильнюса было построено здание средней школы). Р.М. Хволес стал – и на более чем полвека остался – летописцем еврейского Вильнюса, своего рода «живописным кантором» родного города, образ которого он бережно хранил в душе, куда бы ни забрасывала его судьба.
Обе спасшиеся сестры художника еще в 1950-е годы переехали в Израиль, причем одна из них с годами тоже стала художницей.
Прибывшие в Израиль в 1957 году Ривка Моисеевна и ее муж Иосиф были среди самых первых переселенцев, отправленных строить новый город на Ашдодском берегу. На протяжении трех лет они жили во времянках, куда даже не было проведено электричество, а позднее получили квартиру в доме на улице, которая так и называется – улица первопроходцев. Дома эти строились явно не на века, и по прошествии более чем пятидесяти лет нуждались, как минимум, в капитальной реконструкции – она была запланирована, но ни Ривка Моисеевна, ни ее покинувший Израиль и умерший, насколько известно, в Северной Америке муж до нее так и не дожили. Однако, попав в квартиру Ривки Хволес, обо всех бытовых и градостроительных неурядицах забывалось сразу же, ибо стены всех комнат, предельно плотно завешанные картинами, полностью погружали каждого гостя в атмосферу искусства. Рафаэль Хволес постоянно в Израиле никогда не жил, хотя на протяжении многих лет регулярно приезжал в еврейское государство к двум своим сестрам.
Рафаэль Хволес сформировался как художник еще в 1930-е годы; Ривка училась в тель-авивской Высшей школе живописи много позже, на рубеже 1960-х – 1970-х, у совершенно других учителей, в период, когда в мировом искусстве доминировали совсем другие школы и течения. Однако, всматриваясь в работы брата и сестры, соседствовавших на стенах квартиры Ривки Моисеевны, было очень трудно определить, какое произведение создано кем из них. Оба они работали на стыке постимпрессионизма и экспрессионизма, причем Ривка Моисеевна не скрывала, а, наоборот, всячески подчеркивала, что, кто бы ни подписывал ее диплом, самым важным учителем в ее жизни был любимый старший брат. У нее дома в Ашдоде хранились десятки его и около двухсот ее работ; когда кто-то хотел приобрести некоторые из них, она подчеркивала: «Те картины, которые я писала, стоя рядом с братом, я никогда не продаю, они – самое дорогое, что у меня есть, моя память о нашей с ним жизни».
Курьезно, но факт: по воспоминаниям Ривки Моисеевны, работая рядом с братом, она порой стеснялась подписывать свои работы, не сомневаясь, что он – большой художник, а она только ищет свой путь в искусстве. Рафаэль Моисеевич, напротив, сестру всячески поддерживал, а ее работы не только хвалил, но и подписывал, вследствие чего на отдельных написанных ею полотнах ее имя выведено его рукой...
Ривка Хволес-Лихтенфельд, безусловно, – очень талантливая художница сама по себе, и не приходится сомневаться в том, что, останься она, как ее брат, во Франции, то получила бы большие известность и признание. Уже в середине 1970-х годов она принимала участие в групповых выставках художников «еврейского Монпарнаса», а статья о ней была опубликована в выходившем тогда в Париже на языке идиш ежемесячнике. Сегодня идиш практически ушел из еврейской жизни Франции, где большинство общины составляют выходцы из стран Северной Африки. Однако, прожив во Франции четыре года, Ривка Моисеевна вернулась в Ашдод, который и в начале XXI века, а уж тем более тогда, занимал достаточно периферийное положение даже в израильской художественной жизни, в основном протекавшей между Иерусалимом, Тель Авивом и Цфатом.
Ривке Моисеевне посчастливилось дожить до признания искусства ее брата – это случилось значительно раньше, чем такое признание обрело ее собственное творчество. Она летала в Вильнюс на открытие выставки его избранных работ, при этом чувство горечи в связи с тем, что сам Рафаэль Моисеевич до этой выставки не дожил, переживалось ею куда отчетливее, чем даже гордость за него.
Интересно, однако, что и в экспозиции, и в изданном альбоме его работ, акцент сделан на образе Вильнюса как воображаемого «литовского Иерусалима» – несмотря на то, что еврейский Вильнюс он действительно рисовал много, причем всю жизнь (а, покинув Литву, он жил и работал в других странах на протяжении сорока пяти лет!), на его холстах запечатлены и многие другие важные для его биографии города и страны. Эта многогранность судьбы художника нигде и никем, однако, не оценена в полной мере: литовские исследователи и музейные работники вписывают Рафаэля Хволеса и его творческое наследие в художественный мир межвоенной независимой Литвы, тогда как в Израиле (а две его последние прижизненные выставки состоялись именно в еврейском государстве) его искусство воспринимается исключительно в контексте и сквозь призму Холокоста. Его многочисленные натюрморты и пейзажи, на которых запечатлены предгорья Альп или улочки Старого города Иерусалима, остаются малоизвестными даже специалистам искусствоведам.
Ривка Моисеевна, кстати говоря, рисовала рядом с братом не только во Франции и Швейцарии, но и в Израиле; практически каждая их встреча оборачивалась сотворчеством. Образ брата как человека, поэтому, был совершенно неотделим в ее памяти от его искусства. «Мне кажется, что я умерла уже два раза, – неожиданно сказала как-то Ривка Моисеевна. – Первый раз – когда погибли мои родители и сестры, второй раз – когда не стало брата.
Мы с сестрой Софией очень любили его, сестра всегда старалась помочь найти покупателей на его работы в Израиле, причем, когда ей это не удавалось, она, ничего никому из нас не говоря, оставляла ему свои деньги, выдумывая истории о людях, его картины купивших. Работы же она в основном дарила своим подругам, которые уже после ее кончины рассказывали мне об этом».
В Сейме и в Национальной библиотеке Литвы прошла представительная выставка Ривки Моисеевны; к сожалению, это случилось в сентябре – октябре 2017 года, когда ее самой уже не было в живых. Большую часть картин, представленных на этой вильнюсской выставке, ее племянник, сын Рафаэля Моисеевича Милий, забрал из ее квартиры в Ашдоде, позаботившись о том, что ко всем им были сделаны новые современные рамы. На открытии выставки в Сейме выступал и посол Израиля в Литве Амир Маймон, и это была, поэтому, двойная победа Ривки Моисеевны, вернувшейся в город, где она чудом не погибла, и как художница, и как гражданка суверенного еврейского государства, которое гордится ею.
Курьезно, но факт: по воспоминаниям Ривки Моисеевны, работая рядом с братом, она порой стеснялась подписывать свои работы, не сомневаясь, что он – большой художник, а она только ищет свой путь в искусстве. Рафаэль Моисеевич, напротив, сестру всячески поддерживал, а ее работы не только хвалил, но и подписывал, вследствие чего на отдельных написанных ею полотнах ее имя выведено его рукой...
Ривка Хволес-Лихтенфельд, безусловно, – очень талантливая художница сама по себе, и не приходится сомневаться в том, что, останься она, как ее брат, во Франции, то получила бы большие известность и признание. Уже в середине 1970-х годов она принимала участие в групповых выставках художников «еврейского Монпарнаса», а статья о ней была опубликована в выходившем тогда в Париже на языке идиш ежемесячнике. Сегодня идиш практически ушел из еврейской жизни Франции, где большинство общины составляют выходцы из стран Северной Африки. Однако, прожив во Франции четыре года, Ривка Моисеевна вернулась в Ашдод, который и в начале XXI века, а уж тем более тогда, занимал достаточно периферийное положение даже в израильской художественной жизни, в основном протекавшей между Иерусалимом, Тель Авивом и Цфатом.
Ривке Моисеевне посчастливилось дожить до признания искусства ее брата – это случилось значительно раньше, чем такое признание обрело ее собственное творчество. Она летала в Вильнюс на открытие выставки его избранных работ, при этом чувство горечи в связи с тем, что сам Рафаэль Моисеевич до этой выставки не дожил, переживалось ею куда отчетливее, чем даже гордость за него.
Интересно, однако, что и в экспозиции, и в изданном альбоме его работ, акцент сделан на образе Вильнюса как воображаемого «литовского Иерусалима» – несмотря на то, что еврейский Вильнюс он действительно рисовал много, причем всю жизнь (а, покинув Литву, он жил и работал в других странах на протяжении сорока пяти лет!), на его холстах запечатлены и многие другие важные для его биографии города и страны. Эта многогранность судьбы художника нигде и никем, однако, не оценена в полной мере: литовские исследователи и музейные работники вписывают Рафаэля Хволеса и его творческое наследие в художественный мир межвоенной независимой Литвы, тогда как в Израиле (а две его последние прижизненные выставки состоялись именно в еврейском государстве) его искусство воспринимается исключительно в контексте и сквозь призму Холокоста. Его многочисленные натюрморты и пейзажи, на которых запечатлены предгорья Альп или улочки Старого города Иерусалима, остаются малоизвестными даже специалистам искусствоведам.
Ривка Моисеевна, кстати говоря, рисовала рядом с братом не только во Франции и Швейцарии, но и в Израиле; практически каждая их встреча оборачивалась сотворчеством. Образ брата как человека, поэтому, был совершенно неотделим в ее памяти от его искусства. «Мне кажется, что я умерла уже два раза, – неожиданно сказала как-то Ривка Моисеевна. – Первый раз – когда погибли мои родители и сестры, второй раз – когда не стало брата.
Мы с сестрой Софией очень любили его, сестра всегда старалась помочь найти покупателей на его работы в Израиле, причем, когда ей это не удавалось, она, ничего никому из нас не говоря, оставляла ему свои деньги, выдумывая истории о людях, его картины купивших. Работы же она в основном дарила своим подругам, которые уже после ее кончины рассказывали мне об этом».
В Сейме и в Национальной библиотеке Литвы прошла представительная выставка Ривки Моисеевны; к сожалению, это случилось в сентябре – октябре 2017 года, когда ее самой уже не было в живых. Большую часть картин, представленных на этой вильнюсской выставке, ее племянник, сын Рафаэля Моисеевича Милий, забрал из ее квартиры в Ашдоде, позаботившись о том, что ко всем им были сделаны новые современные рамы. На открытии выставки в Сейме выступал и посол Израиля в Литве Амир Маймон, и это была, поэтому, двойная победа Ривки Моисеевны, вернувшейся в город, где она чудом не погибла, и как художница, и как гражданка суверенного еврейского государства, которое гордится ею.
с сестрой Ривкой и сыном Милием
в Старом городе Иерусалима
Милий Рафаэлович способствовал и проведению нескольких выставок и изданию двух масштабных альбомов избранных произведений своего отца. Самая последняя из этих выставок, на которой были собраны только портреты, написанные за пятнадцать послевоенных лет, открылась в Государственном еврейском музее им. Виленского гаона в марте 2018 года. В настоящее время в здании бывшей гимназии «Тарбут», возвращенном еврейской общине Литвы, планируется создание музейной экспозиции по истории и культуре литовского еврейства. Очень маленькая еврейская община современного Вильнюса получила здания, использовавшиеся тогда, когда эта община была во сто крат большей, они нуждаются в капитальном ремонте, и даже при поистине подвижническом отношении некоторых сотрудников Государственного еврейского музея им. Виленского гаона к своей работе, очевидно, что процесс создания экспозиционного комплекса в здании бывшей гимназии займет не один год. Решение о том, что в этом комплексе разместится и музей Рафаэля Хволеса и его младшей сестры, уже принято – и остается надеяться, что оно будет реализовано в обозримой временной перспективе. Пока же большая часть подаренных Милием Рафаэлевичем Музею картин его отца находится в недоступном рядовым посетителям запаснике. Только несколько работ Р.М. Хволеса, в частности, созданный им портрет знаменитой идишской певицы Нехамы Лифшиц, скончавшейся весной 2017 года, за полгода до своего девяностолетия, находятся в настоящее время в постоянной экспозиции Музея.
Работал Рафаэль Хволес очень интенсивно; в различных художественных техниках им было создано несколько тысяч произведений. Кроме сравнительно короткого периода увлечения абстрактными коллажами во Франции, он на всю жизнь сохранил верность экспрессионизму. Он не принадлежал к числу художников еврейского Монпарнаса в период, который современные искусствоведы считают временем расцвета «Парижской школы», но в 1970-е – 1990-е годы был одним из их последних духовных наследников.
Будучи существенно моложе, чем Шагал, Сутин, Мане-Кац, Кремень и Кикоин, он, однако, вырос и сформировался в той же среде и атмосфере.
Рафаэль Хволес и его сестра никогда не были художниками «модными» и «популярными», сумев через всю жизнь пронести верность своему художественному видению, не сломавшись под натиском ни советского социалистического реализма, ни доминировавшей после Второй мировой войны в западном искусстве тяги к беспредметной абстракции.
Когда окончились Война и Холокост, Рафаэлю Хволесу было 32 года, Ривке же – на десять лет меньше. Говоря о тех временах, она замечала: «Такое пришлось пережить, что, когда кому-то рассказываю, сама не верю, что все это происходило со мной». Несмотря на то, что она создала несколько очень проникновенных работ, которые можно назвать реквиемом по уничтоженному еврейскому Вильнюсу, будет верным охарактеризовать ее как художницу не столько разрушения, сколько созидания. И дело здесь не в том, что она запечатлевала на своих работах этапы, безусловно, большого пути, который прошло Государство Израиль за годы своего существования; как раз, наоборот, в ее творчестве эта тема практически не отразилась. Однако ее работы полны жизни, будь то городские зарисовки, морские пейзажи или столь любимые ею букеты цветов, занимающие центральное место в большинстве созданных ею натюрмортов.
«Я всегда любила цветы, – рассказывала Ривка Моисеевна, – всегда переживала, когда видела их увядание – и старалась продлить им жизнь.
Только нарисованные букеты никогда не завянут». Пережитые ею страдания эмоционально выплескивались в многочисленных написанных ею морских пейзажах, на которых вздымаются и низвергаются неукротимые волны стихии.
Из-за сильно ухудшившегося зрения, рисовать она в последние годы жизни прекратила, однако корпус созданных ею произведений весьма значителен. Сложно сказать, сколько работ было ею продано или подарено на протяжении ее творческой жизни. Ривка Моисеевна вспоминала о том, как впервые поехала в США буквально без копейки денег, взяв с собой несколько работ – и лишь когда ту или иную из них удавалось продать, у нее появлялись деньги продолжать путешествие: «Я могла несколько дней не заходить ни в одно кафе, где-то что-то перехвачу – и ладно, мне главное было – посетить как можно больше музеев», – рассказывала она.
Работал Рафаэль Хволес очень интенсивно; в различных художественных техниках им было создано несколько тысяч произведений. Кроме сравнительно короткого периода увлечения абстрактными коллажами во Франции, он на всю жизнь сохранил верность экспрессионизму. Он не принадлежал к числу художников еврейского Монпарнаса в период, который современные искусствоведы считают временем расцвета «Парижской школы», но в 1970-е – 1990-е годы был одним из их последних духовных наследников.
Будучи существенно моложе, чем Шагал, Сутин, Мане-Кац, Кремень и Кикоин, он, однако, вырос и сформировался в той же среде и атмосфере.
Рафаэль Хволес и его сестра никогда не были художниками «модными» и «популярными», сумев через всю жизнь пронести верность своему художественному видению, не сломавшись под натиском ни советского социалистического реализма, ни доминировавшей после Второй мировой войны в западном искусстве тяги к беспредметной абстракции.
Когда окончились Война и Холокост, Рафаэлю Хволесу было 32 года, Ривке же – на десять лет меньше. Говоря о тех временах, она замечала: «Такое пришлось пережить, что, когда кому-то рассказываю, сама не верю, что все это происходило со мной». Несмотря на то, что она создала несколько очень проникновенных работ, которые можно назвать реквиемом по уничтоженному еврейскому Вильнюсу, будет верным охарактеризовать ее как художницу не столько разрушения, сколько созидания. И дело здесь не в том, что она запечатлевала на своих работах этапы, безусловно, большого пути, который прошло Государство Израиль за годы своего существования; как раз, наоборот, в ее творчестве эта тема практически не отразилась. Однако ее работы полны жизни, будь то городские зарисовки, морские пейзажи или столь любимые ею букеты цветов, занимающие центральное место в большинстве созданных ею натюрмортов.
«Я всегда любила цветы, – рассказывала Ривка Моисеевна, – всегда переживала, когда видела их увядание – и старалась продлить им жизнь.
Только нарисованные букеты никогда не завянут». Пережитые ею страдания эмоционально выплескивались в многочисленных написанных ею морских пейзажах, на которых вздымаются и низвергаются неукротимые волны стихии.
Из-за сильно ухудшившегося зрения, рисовать она в последние годы жизни прекратила, однако корпус созданных ею произведений весьма значителен. Сложно сказать, сколько работ было ею продано или подарено на протяжении ее творческой жизни. Ривка Моисеевна вспоминала о том, как впервые поехала в США буквально без копейки денег, взяв с собой несколько работ – и лишь когда ту или иную из них удавалось продать, у нее появлялись деньги продолжать путешествие: «Я могла несколько дней не заходить ни в одно кафе, где-то что-то перехвачу – и ладно, мне главное было – посетить как можно больше музеев», – рассказывала она.
Хволес, воспроизведенный на ее
могильной плите
в Ашдоде, 8 декабря 2016 г.
Фото А.Д. Эпштейна
Ривка Моисеевна говорила на русском, польском, литовском и французском, не считая идиша и иврита. Она покинула Восточную Европу, связав свою жизнь с Государством Израиль, в 1957 году, ее брат перебрался во Францию одиннадцать лет спустя, но их живопись принадлежит к «золотому фонду» искусства восточноевропейской еврейской диаспоры.
Оба они жили где-то на несуществующем перекрестке дорог, связывающем Литву, Польшу, Россию, Францию и Израиль. Только стоя на этом перепутье, зритель может прочувствовать их художественное наследие во всем его многообразии.
В семье Моисея и Хавы Хволесов было шестеро детей, из которых трое, как и их родители, погибли в огне Холокоста; Ривка Моисеевна говорила, что чувствовала, что она сама и ее сестра София, живут не только за себя, но и за трех их погибших сестер. Она ушла последней, и совершенно верно поступил ее племянник Амнон, выбив на ее надгробии имена всех погибших в Вильнюсском гетто и расстрелянных в Понарах сестер… Амнон также позаботился о том, что на могильной плите его тети воспроизведена одна из ее работ – и теперь нарисованный ею букет цветов, перенесенный на гранит, остался с ней там, где она обрела последний покой…
Оба они жили где-то на несуществующем перекрестке дорог, связывающем Литву, Польшу, Россию, Францию и Израиль. Только стоя на этом перепутье, зритель может прочувствовать их художественное наследие во всем его многообразии.
В семье Моисея и Хавы Хволесов было шестеро детей, из которых трое, как и их родители, погибли в огне Холокоста; Ривка Моисеевна говорила, что чувствовала, что она сама и ее сестра София, живут не только за себя, но и за трех их погибших сестер. Она ушла последней, и совершенно верно поступил ее племянник Амнон, выбив на ее надгробии имена всех погибших в Вильнюсском гетто и расстрелянных в Понарах сестер… Амнон также позаботился о том, что на могильной плите его тети воспроизведена одна из ее работ – и теперь нарисованный ею букет цветов, перенесенный на гранит, остался с ней там, где она обрела последний покой…
Опубликовано в альбоме-монографии "Экспрессионизм трагедии и возрождения. Художники восточноевропейской еврейской диаспоры после Холоста" Алека Д. Эпштейна, изданной Еврейским обществом поощрения художеств" в 2019 г.
