Еврейский музей Нью-Йорка кардинально обновил экспозицию

Еврейский музей Нью-Йорка расположен в одном из самых красочных зданий города — во французском шато на Пятой авеню. Но если зайти в залы, где теперь размещается его постоянная экспозиция — высокие, со светло‑серыми стенами и свежезалитыми бетонными полами, может показаться, что вы внезапно попали в Челси.

Недавно музей заново открыл постоянную экспозицию на третьем этаже этого экстравагантного особняка, который за 25 лет обветшал и стал тесен. Совместно с архитектором Келвином Цао из фирмы «Цао и МакКаун» музей предпринял решительные меры, перенес капитальную перестройку, коснувшуюся лестницы и верхнего ряда окон, выходящих на Центральный парк. В результате ребрендинга, проведенного компанией «Сагмейстер и Уолш», место скучных текстов на стене заняли небольшие таблички убористым шрифтом без засечек.

Здесь здание кажется более свободным и живым, и экспозиция тоже меняется. Если раньше постоянная коллекция должна была рассказать посетителям о четырех тысячелетиях еврейской истории в строгом хронологическом порядке, то нынешние «Сцены из коллекции» выстроены в ломаном импрессионистском ключе. Произведения искусства и исторические артефакты перемешаны тематически, без учета эпохи. Было принято смелое решение отказаться от хронологической последовательности, выведя на первый план тематические связи, а не ход истории.
Такая тенденция отмечалась еще на открытии Современной галереи Тейт в Лондоне в 2000 году, за ней последовали Бруклинский музей и Музей искусств Хай в Атланте. В удачном случае разрыв с хронологией может выявить неожиданные связи, преодолевающие время, но нередко такой подход отдает предпочтение поверхностному подобию и полностью игнорирует историю (самый яркий пример здесь — Тейт).
Посмотрим, что сделает с этим Еврейский музей. «Сцены из коллекции» будут обновляться и придумываться заново каждые полгода. Уже сейчас можно сказать, что главную роль в музее играет изобразительное искусство, а не еврейская история.

Экспозиция предполагает и неплохое знакомство с иудаизмом. В отличие от предыдущей версии, здесь не найти базовых фактов об этой религии, касающихся сущности монотеизма или демографии диаспоры. Отказавшись от «национальной идеи» в пользу отдельных «сцен» (как сказано во вступительном тексте), Еврейский музей предлагает более стремительную и легкую перспективу искусства и веры. Кое‑где это увлекательно, но иногда кажется, что кураторы убрали слишком много и добавили слишком мало.
В «Созвездиях», сборной солянке первого зала, произведения искусства и еврейские церемониальные предметы составляют эстетически приятную, но исторически туманную полифонию. Костюм голема (мифического существа, сотворенного из глины) из папье‑маше, созданный Робертом Уилсоном для театрального спектакля, соседствует с ярким платьем сефардской невесты из Марокко XIX века, украшенным золотыми лентами и позументами. Витрина с ханукальными девятисвечниками скромнее по размерам и меньше привлекает внимание, чем в предыдущей экспозиции. В нее входят произведения из Германии эпохи барокко, Венеции XVII столетия и Лос‑Анджелеса 1980‑х с его начесами, где дизайнер Питер Шайер из Мемфиса создал подвесной канделябр из пастельной стали. Ранние работы Марка Ротко и Евы Гессе отражают поиск нового визуального языка двумя юными беженцами из царской России и нацистской Германии.
Есть и промахи. Арон кодеш из Су‑Сити (Айова) 1899 года, украшенный многочисленными резными львами, орлами и растительным орнаментом, соседствует со столь же красочным, но гораздо более строгим портретом израильского эфиопа кисти Кьянде Уайли, на котором, как часто бывает у этого художника, сложные политические и исторические факты вплетены в условный орнамент. Это пример неудачи нехронологического подхода: пойдя на поводу у бросающихся в глаза визуальных рифм (в этом случае резьбы по дереву и цветочного узора), кураторы оставили без внимания теснейшую зависимость от времени, места и метода. Вообще говоря, это довольно традиционный способ выставления произведений искусства — он ближе к княжеской коллекции XVII века, чем к современному научному музею.

Сочетание артефактов разных веков намного удачнее в том разделе экспозиции, который называется «Персоны». Здесь можно увидеть портреты, созданные еврейскими художниками или с еврейских моделей в течение трех столетий. Старейший здесь — автопортрет немецкого неоклассициста Морица Даниэля Оппенгейма 1814–1816 годов с изящным изгибом бедра и с палитрой в руке. Рядом висят жутковатое изображение Луизы Невельсон и старательный автопортрет Ли Краснер, созданные больше столетия спустя. На этих автопортретах видно, как задача изобразить самого себя сталкивается с препонами, которые ставит перед еврейскими художниками и особенно художницами творческий истеблишмент. Фотоавтопортреты Ман Рэя, Нан Голдин и Синди Шерман (последняя принадлежит к епископальной церкви, но оказалась здесь как бородатый волхв из плохого кино на библейский сюжет), а также живописные полотна Деборы Касс и Росса Блекнера продолжают расшатывать представление о единой еврейской идентичности.

«Сцены из коллекции» удаются, когда анахронизм используется в качестве инструмента интерпретации, а не просто визуально. Это особенно ярко видно в прекрасном зале, который называется «Знаки и символы» и в центре которого находится звезда Давида. Когда‑то это был мистический символ разных религий, и еврейское значение он впервые получил в Праге в XVII веке. Знакомая гексаграмма присутствует на мраморном фрагменте надгробного камня из Палестины, украшавшего мусульманскую могилу. Все еще пугающие звезды из желтой ткани со словом «еврей» на немецком или французском языке видны на послевоенных картинах Мориса Луиса и Нэнси Сперо, где они представляют собой эмблему еврейской скорби и универсального страдания.

Раздел «Шедевры и курьезы» посвящен одному объекту — сейчас это уникальный браслет, созданный Гретой Перлман в концлагере Терезиенштадт. Скромные подвески (патрон, гребешок для вычесывания вшей, ложечка) показывают, что творчество живет даже перед лицом варварства. Далее следуют «Таксономии» — выставка ритуальных предметов, представляющая собой набор диковин: десятки шофаров, трещоток, чехлов и наверший для свитков Торы. Клипы из телесериалов «Очевидное» и «Оранжевый — хит сезона» показывают, как еврейская культура отразилась на американском многообразии и как живет еврейский юмор в век стриминговых каналов.
Сейчас музей называет авторами новой экспозиции коллектив кураторов Еврейского музея, но в ноябрьском пресс‑релизе назывались имена двух главных кураторов. Одной из них была Сьюзан Л. Браунстейн, старший куратор и специалист по еврейскому искусству, работающая с музеем с 1980 года. Вторым — Йенс Хофман, бывший заместитель директора музея, специалист по современному искусству, чье сотрудничество с музеем прекратилось в декабре 2017‑го после серии обвинений в сексуальных домогательствах. Ранее эти двое работали над выставкой 2015 года «Повторение и различие», где современное искусство выставлялось вместе с археологическими и духовными памятниками. «Сцены из коллекции» — более масштабное продолжение того проекта, посвященное свободным отношениям между искусством и литургическими объектами. Современное искусство представлено теперь намного шире, чем в старой постоянной экспозиции.

Немецкий фотограф Кандида Хёфер, известная своими работами, изображающими интерьеры, уловила масштабную угловатую архитектуру синагоги в Филадельфии, спроектированной Фрэнком Ллойдом Райтом. Николь Эйзенман, остроумная нью‑йоркская художница, чьи работы граничат с непристойностью, представлена зловещим изображением пасхального седера, где маленькая девочка вонзает нож в гефилте фиш с пылом серийного убийцы. Недавно экспозиция пополнилась работой Руби Ониньечи Аманзе, замечательной американской художницы нигерийского происхождения, самой молодой из представленных, — это нежный рисунок, созданный на кетубе, еврейском брачном контракте. Рисунок объединяет клятвы любви на иврите и английском со знаменитой фотографией Георгия Гойнингена‑Гюне 1930 года. «Купальщики». Волосы женщины уложены здесь в причудливые косы — традиционную прическу народа игбо. (Многие игбо верят, что они произошли от одного из потерянных колен Израиля, несколько тысяч из них исповедуют иудаизм.)

Как напоминает экспозиция, в Еврейском музее уже проходили выставки лидеров послевоенного авангарда, в том числе Роберта Раушенберга и Джаспера Джонса, а также прорывные групповые выставки вроде «Первичных структур», подготовленных Кинастоном МакШайном, который недавно скончался. Но искусство, представленное на этих разрушающих каноны выставках, редко проникало в постоянную экспозицию. Приятно видеть, что нынешнее руководство музея проявляет интерес к таким молодым художникам как Ониньечи Аманзе. Сейчас она занята лишь во второстепенной роли, но в следующих «сценах» музея, возможно, станет ведущей исполнительницей.