Вопреки Маяковскому с Бурлюком, повелевшим искусству выметаться из сараев человеческого гения, то бишь музеев, галерей и т.п., столичный музей Израиля поступил с точностью до наоборот: впустил в свои стены то самое искусство, о котором велась речь, и даже более того. Выставка «Победа над Солнцем», зачином которой служат эскизы декораций родоначальника супрематизма Малевича к одноименной опере, где впервые возникло изображение черного квадрата, а исходом – акварели родоначальника нацсупрематизма Павла Пепперштейна, главного потешника и психоделика новой русской духовности – почти былинный сказ о новой системе координат в русском искусстве 20 века и обо всех его «измах», кроме скучного.
Футуристическая опера «Победа над Солнцем» появилась в 1913 году.
Квадрат взошел над искусством, надежно загородив собой солнечный круг –
так будетляне отпраздновали победу человеческого творчества над природой
Таня Сиракович и Виталий Комар
О том, как художники бились и бьются о рамки черного квадрата; о том, что генетически связало авангард начала ХХ века, стертый на какое-то время из коллективной памяти, и новое поколение художников, а также о том, как в Иерусалиме оказалась столь обширная коллекция русского искусства, мы беседуем с куратором выставки «Победа над Солнцем: русский авангард и далее», заведующей отделом рисунков и гравюр в Музее Израиля Таней Сиракович.
– Таня, как вы полагаете: авангард это всегда – знак протеста?
– Авангард – очень радикальное искусство, которое всегда опережает свое время. И вектор его направления – конечно, в будущее.
– С этим термином вообще не всё так просто: наше сознание чаще относит его к двадцатому столетию, хотя прерафаэлиты, скажем, были первыми европейскими художниками-авангардистами – это такой викторианский авангард. И это девятнадцатый век...
– Давайте вспомним, что на языке войны avant-garde означает «передовой отряд». Это такой армейский, военный термин. И если понимать его в ключе искусства двадцатого века, то он, естественно, определяет многие течения этого века, хотя он совсем не однозначен. Если же считать авангард искусством-родоначальником, которое действительно является передовым, то тогда его можно применять практически к любым новшествам и инновациям в искусстве.
– В последнее время понятие «русский авангард» подвергается критике из-за первого слова – его сочли неполиткорректным. Тем паче речь идет о явлении интернациональном, и авторы «русского авангарда» тоже считали его таковым. Что вы думаете по этому поводу?
– Если обозначить границы изобретением супрематизма и ультимативной абстракции Малевича, которые на волне всех общественных и политических событий стали рупором революционных идей как в искусстве, так и в обществе, а заодно и иконой радикализма, то в данном случае авангард можно назвать русским. И с географической точки зрения, и с семантической, поскольку в контексте модернизма он имеет свою нишу.
– Вот сижу сейчас и думаю, как легко живется тем, кто говорит по-английски: можно отделаться ни к чему не обязывающим modern art, или contemporary art, и не заморачиваться с этими русскими терминами...
– Безусловно, нам приходится значительно сложнее, и с модернизмом, и особенно с искусством современным – его называют то актуальным, то новым, то новейшим и так далее. – Ну, русские всегда выделяются, натура такая. Это я о носителях языка. Скажем, ведь нет понятия «французский авангард», или «итальянский авангард», или «немецкий авангард», но есть французский кубизм, есть итальянский футуризм, есть немецкий экспрессионизм. А положа руку на сердце... вообще-то художники, включая русского Кандинского, в начале 20 века изобретали абстракцию.
– Да, если обобщить, мы можем назвать и супрематизм, и конструктивизм абстрактным искусством. Тенденция к абстракции определяет всю первую половину двадцатого века.
– И вот что интересно: искусство-то абстрактное, а сопровождают его совершенно конкретные тексты. Художники тех лет напропалую использовали начертанное слово; иными словами, их живопись присваивала себе текст. Да и позже нонконформисты, рефлексирующие на тему авангарда, поступали аналогично. Что это, характерный для русской культуры литературоцентризм?
– Литературоцентризм и культура, которая была полностью определена словом и ориентирована на литературу 19 века, допустим, и советское общество, которое было очень предрасположено к литературоцентричности и выражало свою предрасположенность с помощью неофициального искусства. В особенности эта тенденция заметна в школе московского концептуализма, который прославлял слово. То есть текст у этих художников занимал столь же важное место, что и образ. Правда, обращение к книге в 1970-е было вызвано еще и условиями жизни: многие неофициальные художники, не имея ни выставок, ни дохода, зарабатывали иллюстрированием книг. Однако само это художественное явление демонстрирует тип книжного мышления. Наша выставка условно прослеживает эту традицию – взаимосвязи текста и изображения, начиная от ранних книг футуристов 1913-1914 годов до буквально последних лет, до наших современников. Павел Пепперштейн, к примеру, очень часто комментирует свои картины, сочиняя тексты.
– Оттого, наверное, важной составляющей вашей выставки стал «архив» – отдел, представляющий русскую авангардную книгу художников начала ХХ века?
– Да. Дело в том, что русская авангардная книга, книга художника – это авангард во всей своей красе: все его эксперименты, и инновации, и утопизм, и креативность. Это и ранний футуризм, и неопримитивизм, и супрематизм, и конструктивизм. Нарушая общепринятые каноны, авангардная книга создавала новые условия восприятия текста и изображения. Поэтому на нашей выставке можно увидеть множество замечательных примеров того, как писатели, художники и поэты работали вместе. Например, сборник стихотворений Маяковского «Для голоса» – знаменитая книга-регистр, сконструированная Эль Лисицким, считающаяся эталоном русского конструктивизма. Или поэма Крученых и Хлебникова «Игра в аду» с рисунками Малевича и Ольги Розановой.
– Я всё пытаюсь себе представить: как вы будете эти книги экспонировать? В раскрытом виде? А что с обложкой, что с фронтисписом? Или на помощь придет мультимедиа, дабы зритель увидел то, что внутри?
– Представьте себе огромную, в несколько метров витрину, оформленную очень оригинально, в авангардном стиле. И там разложены книги, в хронологическом порядке, с 1913-го и заканчивая 1929 годом, конструктивистскими тенденциями. И не только книги, у нас есть даже Новый ЛЕФ – журнал левого фронта искусств... Многие книги представлены в виде листов, поскольку они попросту распались. Что же касается книг, которые хорошо сохранились, то нам приходилось делать выбор между впечатляющей обложкой и самой интересной страницей, на которой можно было эту книгу открыть. Если обложка более важна для концепции, то книга показана в закрытом виде. Книге, кстати, посвящен отдельный зал выставки, и она существует несколько автономно – потому что это особая ниша.
– А какова основная концепция выставки в целом?
– Показать разносторонний мир русского авангарда и множество разных стилей, которые в нем существовали. Иными словами, это выставка не об авангарде, это выставка о его метаморфозах и о том, что случилось после него. Мы в принципе говорим о трех моментах российской истории: Октябрьская революция, смерть Сталина и распад СССР. И о том, как эти поворотные события отразились в русском и советском искусстве ХХ века. Революция шла бок о бок с авангардом: это был новый мир, новый человек и, соответственно, новое искусство. В период оттепели, после смерти Сталина, советским художникам удалось заглянуть на запад – благодаря Международному фестивалю молодежи и студентов и новым выставкам. Тогда группа художников-интеллектуалов как раз искала новые средства выражения, и вот они увидели выставку Пикассо в 1956 году, потом они увидели американскую выставку – Джексона Поллока, Марка Ротко, Джаспера Джонса, то есть увидели современное искусство. И всё это возродило в их коллективной памяти забытый русский авангард, который тридцать лет томился в запасниках или в частных коллекциях. Их объединяли неприятие и критика соцреализма, и они создавали новое искусство на почве короткой оттепели. Эта эпоха нонконформизма представлена у нас работами неофициальных художников андеграунда 1960–1980-х, чье творчество стало оппозицией господствующему официальному стилю социалистического реализма. Среди них Михаил Рогинский, Илья Кабаков, Эрик Булатов, Михаил Гробман, Владимир Яковлев, Владимир Янкилевский, Борис Орлов, Виталий Комар и Александр Меламид. А эпоха либерализма так называемого, которая началась с перестройкой и с реформами, ближе к 90-м, – это уже современное искусство, поскольку мы уже говорим и о рынке, и о коммерции, и о корифеях, и об аукционах. Однако некоторые художники показались мне особенно интересными в контексте нашей выставки – те, которые всё еще рефлексируют на тему русского авангарда, многие из них вышли из московских концептуалистов: Вадим Захаров, Павел Пепперштейн, Андрей Филиппов. Их предмет художественного высказывания, их рефлексии, их мировоззрение весьма интересны в контексте сегодняшних актуальных событий. У Пепперштейна русский авангард – это такой тренд; с его помощью он рисует нам картины будущего. Есть в этом, естественно, тонкая ирония. Супрематическая мечта Малевича становится у него объемной реальностью, утопией будущего. Скажем, резиденция российского правительства превращается в черный супрематический куб.
– Вот вы говорили о неофициальном искусстве 1960-70-х, а единственный его представитель, живущий в Израиле – Михаил Гробман – называет это искусство Вторым русским авангардом...
– О, а вы знаете, что благодаря ему и возникла эта выставка? И вообще, по отношению к Михаилу Гробману мне так и хочется использовать термин «человек Ренессанса». И по отношению к Илье Кабакову... Гробман, к слову, считает себя и поэтом, и писателем, и философом, и теоретиком, он коллекционер, и он любезно позволил нам представить на выставке «Победа над Солнцем» множество работ из его коллекции. Ира Врубель-Голубкина, его муза, помогла нам в подготовке экспозиции на всех уровнях – я даже не могу представить без нее этот процесс. Квартира Гробманов – это штаб-квартира, это такой портал, где можно добыть любую информацию о любом художнике, любой контакт... В общем, без Миши и без Иры ничего бы не случилось. Мы очень тесно общались, семья Гробманов стала моим триггером для создания этой выставки. Да и сама идея, собственно, возникла у меня после того, как я познакомилась с ними три года назад, и окрепла в процессе наших бесед, в процессе знакомства с коллекцией Гробмана... Сначала эта идея казалась мне достаточно утопичной, потому что я не верила, что мы сможем собрать главные работы главных художников в одном месте. Признаюсь, сделать это было очень непросто. Что же касается придуманного Мишей термина «второй русский авангард», то многие художники и искусствоведы его подхватили и используют. Это связующее звено, смысловое и символическое, между разными школами.
– А откуда приехали другие работы?
– Из Третьяковской галереи, из Эрмитажа, из Фонда Семенихиных, из ММК во Франкфурте, из центра Помпиду и из частных коллекций. Книги, картины, инсталляции, очень много рисунков, офортов. Кстати, у нас выставлены и костюмы к опере «Победа над Солнцем», и на экранах демонстрируется сама опера – ее последняя, самая точная реконструкция 2015 года. Естественно, выставку открывает Казимир Малевич, влияние которого до сих пор ощущается в российском, да и в мировом искусстве – он представлен своим супрематизмом, который отражает новый мир, утопизм этого нового мира. Далее экспонируются работы одного из главных и очень талантливых его учеников Эль Лисицкого. И затем следует временной разрыв: начиная с поздних двадцатых, после того как соцреализм занял главенствующие позиции, до наступления эпохи андерграунда. У нас нет искусства соцреализма, потому что мы решили сфокусироваться на авангардных, радикальных тенденциях в искусстве. Поэтому из длинного списка имен представлены только ключевые фигуры разных поколений художников.
Наиболее радикальный и революционный символ авангарда – Черный квадрат –
манифест беспредметности, повлиявший на многие поколения художников
и не теряющий своей значимости вплоть до наших дней.
Он движется по миру, напоминая те самые слова Малевича из оперы:
«От прошлого не осталось и следа, но что делать с настоящим, новые люди не знают»
– Таня, а что лично вы испытываете по отношению к черному квадрату?
– Он меня завораживает. Не могу сказать, что он завораживает меня в той же степени, что и Малевича, но это очень мощная картина. Потому что ты прекрасно понимаешь, что это конец и начало всего. Да и вообще, влияние Малевича и его квадрата на всю историю искусства неимоверно. В особенности на русское и советское искусство. Вот если мы говорим о Марселе Дюшане и его влиянии на западный мир, я думаю, что эквивалент Дюшана для России – это Малевич. Писсуар = черный квадрат.
– Он и вправду может одержать победу над солнцем?
– Я думаю, он ее одержал. И продолжает ее одерживать, учитывая, какой резонанс производит эта картина даже сегодня. И еще: в контексте мотива Сталина как солнца, или коммунизма, который олицетворял восход солнца и светлое будущее, победа над солнцем имеет более широкий смысл.
Выставка «Победа над Солнцем: русский авангард и далее» в Музее Израиля продолжится до 10 июня.
Pavel Pepperstein, Lissitzky’s autostrada in the Alps in 2401, 2017. Watercolor on paper.
Purchase, Ruth and Joseph Bromberg Fund and Barbara and Eugene Schwartz
Contemporary Art Acquisition Endowment Fund
Kazimir Malevich, Set design for the opera Victory over the Sun by M. Matyushin and A. Kruchenykh,
1st Futurist Theater, St. Petersburg, 1913, 2nd Doing [Act], 6th Scene. Graphite on paper.
St. Petersburg State Museum of Theatre and Music
El Lissitzky, Study for “Here it ended, further” in Of Two Squares: A Suprematist Tale in Six Constructions, 1920.
Gouache and graphite on paper. Private collection.
Photo courtesy of the collector
Выставка "Moi Ver / Моше Равив / Моше Воробейчик. Модернизм в переходный период" приурочена к 100-летию со дня начала творческой карьеры художника и посвящена авангардным работам в области фотографии
У Израиля нет и, к сожалению, никогда не было программы продвижения своих деятелей культуры. Никто в Израиле, увы, никогда не говорил: «А давайте мы будем спонсировать выставки израильского искусства за рубежом».
