"Был и остался подпольным". Рисунки Роальда Мандельштама

Татьяна Вольтская, Радио Свобода

Роальд Мандельштам – культовый поэт ленинградского андеграунда, одинокий, умерший молодым, друживший не с литераторами, а с художниками. Романтический болезненный юноша, передвигавшийся на костылях, живший в коммунальной квартире в районе Коломны, не напечатавший при жизни ни единой строчки, не принятый ни в каких литературных кругах.

Его не стало в 1961-м, а молодые люди пьянели от его стихов в 80-е. Возможно, он дал им альтернативный образ романтизма, противоположного романтизму советских будней и ударных строек. Роальд Мандельштам – классический романтик-одиночка, к тому же отвечавший жажде пришедших за ним поколений сшить, стянуть, залатать страшный культурный разрыв между их временем и наотмашь отрубленным Серебряным веком – рана с тех пор так и не затянулась. Алый трамвай Роальда Мандельштама явно выезжает из того же парка, из которого выехал и трамвай Гумилева.

Сон оборвался. Не кончен.
Хохот и каменный лай. –
В звездную изморозь ночи
Выброшен алый трамвай.

Пара пустых коридоров
Мчится один за другим.
В каждом – двойник командора –
Холод гранитной ноги.

И вот теперь этот знаковый для петербургской культуры алый трамвай вдруг вывернул из-за поворота не в тексте, а в пейзаже – неожиданно для всех, потому что о рисунках Роальда Мандельштама если и знали, то очень немногие, а в культурном обороте их не было вообще. Но оказывается, об их существовании знала искусствовед Любовь Гуревич – очевидно, потому что она была вхожа в Арефьевский круг художников, с которым тесно дружил Роальд Мандельштам.

– Я знала о его рисунках давно, потому что видела одну его работу, довольно хорошую, с красным трамваем, у Рихарда Васми. Это был конец 80-х или начало 90-х годов.
– И как Вы сами оценивал эти работы?
– Это очень трудно, когда такой художник, как Роальд Мандельштам, общается с такими гигантами: его работы оказываются как бы в тени. Но работы хорошие – видно, что он чувствовал цвет. Помню, та работа у меня не вызвала никаких отрицательных чувств. Ну, что ж, поэты рисуют – это бывает довольно часто. Мандельштам, как художник, идет в русле Арефьевского круга, то есть он обращен к действительности. Но и поэзия его романтизирует действительность. Он постоянно пишет город, есть более мрачные работы, есть более нежные. Это тело города, плоть города в чистом виде, там нет почти ни одного дерева. Есть у него такие арефьевские, социальные темы, как очередь, как ларек с пивом. Тот же красный трамвай, о котором у него стихи. Но в его живописных работах и в рисунках нет такого напряжения, какое есть в его поэзии. Чтобы живопись стала так же экспрессивна, как и его стихи, надо владеть другими средствами выразительности. Словом он владел, безусловно, лучше.

– Но и в рисунках его есть напряжение, из них прямо брызжет чувство…
– Я эти работы видела один раз. Все эти его брандмауэры, городские композиции домов, пластика города, его выразительность близки Рихарду Васми.
– Фигура Роальда Мандельштама культовая для петербургской неподцензурной литературы, но она почти неизвестна в Москве – как вы думаете, почему?
– Для того чтобы была слава, должна быть поддержка определенного круга. А у него практически не было литературных знакомых, не было связей в литературном мире. А когда появилась такая среда, для нее он оказался недостаточно авангардным. Ну, и никому он не был другом – все его друзья были художники, это такая уникальная ситуация. Кстати, еще одним его другом был композитор Исаак Шварц, довольно близким, а группы поддержки, которая совершенно необходима, чтобы иметь широкую известность, у него не было. Если посмотреть на срез неофициального искусства, может показаться, что попасть туда мог кто угодно. Но на самом деле все они были в клубе "Дерзание" или в блоковском семинаре, то есть все эти люди с детства знакомы. Есть люди более подвижные, обладающие большей энергией, а есть такие, которые обладают энергией только для творчества. Скромные люди становятся знаменитыми только тогда, когда оказываются рядом с такими вот энергичными людьми. Арефьев обладал таким энергетическим зарядом, поэтому он вывел к известности свою группу, а заодно и Роальда Мандельштама. Его же впервые напечатал в Париже Шемякин – в своем "Аполлоне". Арефьев и Лера Титов – не реализовавшийся скульптор из их круга – оказались с Шемякиным в одной психиатрической больнице, там они и познакомили его с поэзией Мандельштама. Как Шемякин рассказывает, они, выйдя оттуда, протянули ему через решетку стихи Мандельштама. Была легенда вокруг Арефьевского круга, и в эту легенду вошел Роальд Мандельштам. А для тогдашних литераторов он был архаичен – типа поэта начала века. Но я считаю, что талант и направление – вещи не связанные, можно в любом направлении создавать великие произведения искусства.
– А почему так долго никто не знал о рисунках Роальда Мандельштама?
– Дело в том, что они хранились у дамы, которая из каких-то соображений не показывала то, чем владела. Когда я делала книгу "Арефьевский круг", она мне показала письма Мандельштама, но добилась я этого с трудом. Может, она ждала кого-то, кто покажется ей более заслуживающим доверия. А может, она просто скупой рыцарь. Но теперь ей уже за 90, и сын ее решил, что пора. Это сын Вадима Преловского, тоже человека из этого круга, покончившего с собой. А она была невестой Преловского, она осталась беременной и родила сына. Она дружила с этими художниками – и спасибо, что сохранила этот архив.

– Какой удивительный феномен – одинокий поэт дружит с художниками…
– У него и в стихах очень много цвета. Кажется, из поэтов только Крандиевская-Толстая хотела его напечатать, но ничего не вышло. Он не писал в том духе, в том тоне, в котором тогда было принято писать.

"Когда перестанет осенний закат кровоточить,
И синими станут домов покрасневшие стены,
Я окна открою в лиловую ветреность ночи,
Я в двери впущу беспокойные серые тени".

Литературовед, исследователь творчества Роальда Мандельштама, составитель сборника его стихов Борис Рогинский рассказывает, что о рисунках поэта было только одно упоминание.
– В письме Роальда Мандельштама Валентину Громову из больницы в 1958 году содержится просьба, чтобы Громов купил ему два холста, темперу, мастихин и еще что-то. Валентин Громов – это художник из Арефьевского круга, последний оставшийся в живых, вместе с Трауготом. Больше мы ничего не знаем, кроме свидетельства Рихарда Васми о том, что Роальд Мандельштам много чем занимался, но особенно не разбрасывался, больше сосредоточивался на поэзии. Еще Васми говорил, что вкусы Роальда Мандельштама в живописи отдавали литературщиной – он любил Борисова-Мусатова, Пюи де Шаванна, Петрова-Водкина, а Ван Гога мог недооценивать. Вот и все, что мы знали. А потом оказалось, что Митя Шагин водил знакомство с Вадимом Кружновым, сыном Вадима Преловского, который покончил с собой летом 1953 года. У Роальда Мандельштама много стихов, посвященных Преловскому, его дому на углу канала Грибоедова и Гороховой, это длинная история. Валерия Николаевна Кружнова была подругой Преловского, через несколько месяцев после его самоубийства она родила от него сына. Она очень дружила с этим кругом, в том числе с Роальдом Мандельштамом, и он ей много чего дарил. Было известно, что у нее многое хранится, но она никому ничего не показывала. И вдруг в какой-то момент Вадим, ее сын, сказал, что он готов показать. Она не возражала. Я поехал к ним в Купчино и увидел много рукописей стихов и много рисунков, о существовании которых я не подозревал, да и никто не подозревал. Говорят, что есть еще письма – что было бы самым ценным, но письма пока не нашлись.

– Как вы оцениваете рисунки Роальда Мандельштама – как находку, как феномен, как часть петербургской культуры?
– Рисунки поэта – это особый жанр, оценивать их нужно по особой шкале: мы не можем вывесить рядом рисунки Пушкина и рисунки Брюллова, это разные вещи, хотя они создавались одновременно. И вот, когда готовилась выставка, была идея соединить эти работы с работами Траугота, но мы решили, что не стоит. Рисунки поэта – это очень интересный и важный жанр, но эти рисунки, в отличие от рисунков Пушкина, не иллюстрируют поэтические произведения, а дополняют их. Выражают ту сторону, которая не до конца выражена в стихах, то есть это скорее лермонтовский тип рисунков. В основном это городские пейзажи, точнее, пейзажи Коломны 50-х годов. Он же не мог на костылях уходить далеко от дома. Все эти работы можно довольно четко определить топографически. Хорошо, что теперь у нас есть сканы этих работ, и они будут использоваться в разговоре о нем, в исследованиях. Надеюсь, что они войдут в оборот, но проблема в том, что о Роальде Мандельштаме очень мало пишется – его знают и любят, но исследований о нем очень мало.
Он как был подпольным, так и остался, но, в принципе, он и сам отчасти этого добивался. Люба Гуревич права, у него не было литературной среды, в отличие от ленинградских поэтов 60-х годов или от тех же лианозовцев, и, соответственно, не было и литературной славы. Есть и другие объяснения – фанаты считают, что это слишком прекрасно и высоко, чтобы налагать на это оковы разума и анализировать. Есть люди, которые, наоборот, считают, что у Роальда Мандельштама слабые стихи, такая романтика, которая просто недотягивает. Даже на обложке книги, изданной издательством Ивана Лимбаха, есть высказывание Виктора Кривулина, он пишет, что при первом знакомстве эти стихи показались ему чем-то архаичным, а потом – чем-то невероятным, но в целом его оценка прохладная: для своего времени ничего, а для вечности – сомнительно.
А еще Александр Траугот рассказывал, как он с Роальдом Мандельштамом в больнице в 1958 году читал первый сборник Британишского "Поиски", и они хохотали до упаду над всем, и в частности над строчками "Я познавал июльский зной // насквозь просоленной спиной". Им это казалось верхом безвкусицы, в то время как Бродского именно этот первый сборник Британишского подтолкнул к писанию стихов. В этом принципиальном расхождении что-то есть, хотя эта мысль мной еще недодумана. Для меня Роальд Мандельштам – некий уникум вроде Булата Окуджавы, он для меня предтеча 60-х годов, который интереснее, чем сами 60-е годы, так бывает. Предшественники символизма, такие как Добролюбов или Случевский, для меня интереснее, чем Брюсов и Бальмонт. С Роальдом Мандельштамом – такая же история.
– А почему для выставки выбрали именно этот магазин – "Союз печатников"?
– Это замечательный магазин, в нем живет кошка, это место не претендует на чудовищный интеллектуализм, в отличие от "Порядка слов", на элитарность, он скромный, и этим чрезвычайно мне импонирует. Там же еще и концертный зал, и место для выставок, то есть это небольшой культурный центр. Интересно, что когда-то на этой же улице Союза Печатников был очень известный книжный магазин, там работала знаменитая в писательских кругах Людмила Леонидовна Левина, поэты приносили ей свои стихи, в том числе и Роальд Мандельштам.

Хозяйка магазина "Союз печатников" Марина Красноперова, кажется, до сих пор не привыкла к Коломне, где нашел приют ее магазин.
– Вообще-то я хозяйка магазина "Свои книги" на Васильевском острове, но около года назад, как раз перед пандемией, мы открыли второй магазин на улице Союза Печатников, 17, это было совершенно спонтанное решение: я случайно оказалась в Коломне, мне показалось – такая красота – надо здесь! Но на деле все оказалось немножко не так, как я ожидала. Иногда кажется, что в этом месте не отменялся Советский Союз, здесь все как бы закостенело, и жители встретили нас достаточно агрессивно, к нашему удивлению. На нашем месте был продуктовый магазин с алкоголем. Нам казалось: что может быть лучше книжного магазина, но многие люди настроены недоброжелательно. Кому-то не хватает именно алкоголя, но многие всерьез меня спрашивали: а как мы сюда въехали – по распоряжению исполкома? И почему тут книги, а не что-то другое? Одна женщина постоянно пишет на нас заявления в полицию, однажды просила убрать с витрины бесовщину в святые дни – а там у нас стоял детский бестиарий. В общем, Коломна – это очень специфическое место. Но есть и настоящие коломнофилы, они тоже к нам приходят.
– Здесь же у вас не только книги?
– Этот магазин открывался в партнерстве с музыкантами, здесь помещение с концертным залом и выставочным пространством, выставки современных художников у нас проходят каждый месяц. Мы дружим с Борисом Рогинским, и я ему стала жаловаться, что у нас отменилась очередная выставка, и он предложил нам выставить работы Роальда Мандельштама. Читатели Роальда Мандельштама для магазина "Свои книги" – это целевая аудитория, мы много лет ждали второго издания, и вот оно вышло. Мы были очень рады предложению Бориса Рогинского, благо, что он взял на себя переговоры с владельцем рисунков. Правда, коллекция довольно большая, около 150 работ, жаль, что Борису удалось достать нам только 30 – но тут уж возникли сложности со стороны владельца. Эта выставка – дань поэту, и мы очень рады, что ее удалось устроить у нас. К тому же рисунки ведь тоже посвящены Коломне, гений места тоже сыграл свою роль. Мне кажется, что поэзия Роальда Мандельштама в полной мере присутствует в его рисунках. Выставка продлится до 18 февраля.

Главный "митек" Дмитрий Шагин с большим энтузиазмом относится к живописным работам и рисункам Роальда Мандельштама. Собственно, именно с Шагина и началось открытие этих рисунков. Он считает, что на самом деле их никто не скрывал.
– Я давно дружу с Вадимом Кружновым, он интересный человек, и охотник, и пчеловод, и, насколько я знаю, занимается столярным делом. Папка с рисунками находилась в архиве его матери. Недавно он стал разбирать этот архив, нашел эту папку и сразу же позвонил мне. Я приехал к нему в Гатчину и увидел эти рисунки и акварели – их гораздо больше, чем на выставке. До этого я видел только акварель с красным трамваем – у Рихарда Васми. Арефьев же был другом моего отца. Художники Арефьевского круга называли себя "Нищенствующими художниками" или "Непродающимися художниками", и Роальд Мандельштам по праву входит в этот круг – у него прекрасные, очень выразительные работы. Мы обязательно тоже устроим у себя в арт-центре его выставку, может, даже в следующем месяце, и я надеюсь, что работ на ней будет гораздо больше.