Лина Гончарская, Culbyt
Вопреки Маяковскому с Бурлюком, повелевшим искусству выметаться из сараев человеческого гения, то бишь музеев, галерей и т.п., столичный музей Израиля поступил с точностью до наоборот: впустил в свои стены то самое искусство, о котором велась речь, и даже более того. Выставка «Победа над Солнцем», зачином которой служат эскизы декораций родоначальника супрематизма Малевича к одноименной опере, где впервые возникло изображение черного квадрата, а исходом – акварели родоначальника нацсупрематизма Павла Пепперштейна, главного потешника и психоделика новой русской духовности – почти былинный сказ о новой системе координат в русском искусстве 20 века и обо всех его «измах», кроме скучного.
Футуристическая опера «Победа над Солнцем» появилась в 1913 году.
Квадрат взошел над искусством, надежно загородив собой солнечный круг –
так будетляне отпраздновали победу человеческого творчества над природой.
О том, как художники бились и бьются о рамки черного квадрата; о том, что генетически связало авангард начала ХХ века, стертый на какое-то время из коллективной памяти, и новое поколение художников, а также о том, как в Иерусалиме оказалась столь обширная коллекция русского искусства, мы беседуем с куратором выставки «Победа над Солнцем: русский авангард и далее», заведующей отделом рисунков и гравюр в Музее Израиля Таней Сиракович.
– Таня, как вы полагаете: авангард это всегда – знак протеста?
– Авангард – очень радикальное искусство, которое всегда опережает свое время. И вектор его направления – конечно, в будущее.
– С этим термином вообще не всё так просто: наше сознание чаще относит его к двадцатому столетию, хотя прерафаэлиты, скажем, были первыми европейскими художниками-авангардистами – это такой викторианский авангард. И это девятнадцатый век...
– Давайте вспомним, что на языке войны avant-garde означает «передовой отряд». Это такой армейский, военный термин. И если понимать его в ключе искусства двадцатого века, то он, естественно, определяет многие течения этого века, хотя он совсем не однозначен. Если же считать авангард искусством-родоначальником, которое действительно является передовым, то тогда его можно применять практически к любым новшествам и инновациям в искусстве.
– В последнее время понятие «русский авангард» подвергается критике из-за первого слова – его сочли неполиткорректным. Тем паче речь идет о явлении интернациональном, и авторы «русского авангарда» тоже считали его таковым. Что вы думаете по этому поводу?
– Если обозначить границы изобретением супрематизма и ультимативной абстракции Малевича, которые на волне всех общественных и политических событий стали рупором революционных идей как в искусстве, так и в обществе, а заодно и иконой радикализма, то в данном случае авангард можно назвать русским. И с географической точки зрения, и с семантической, поскольку в контексте модернизма он имеет свою нишу.
– Вот сижу сейчас и думаю, как легко живется тем, кто говорит по-английски: можно отделаться ни к чему не обязывающим modern art, или contemporary art, и не заморачиваться с этими русскими терминами...
– Безусловно, нам приходится значительно сложнее, и с модернизмом, и особенно с искусством современным – его называют то актуальным, то новым, то новейшим и так далее.
– Ну, русские всегда выделяются, натура такая. Это я о носителях языка. Скажем, ведь нет понятия «французский авангард», или «итальянский авангард», или «немецкий авангард», но есть французский кубизм, есть итальянский футуризм, есть немецкий экспрессионизм. А положа руку на сердце... вообще-то художники, включая русского Кандинского, в начале 20 века изобретали абстракцию.
– Да, если обобщить, мы можем назвать и супрематизм, и конструктивизм абстрактным искусством. Тенденция к абстракции определяет всю первую половину двадцатого века.
– И вот что интересно: искусство-то абстрактное, а сопровождают его совершенно конкретные тексты. Художники тех лет напропалую использовали начертанное слово; иными словами, их живопись присваивала себе текст. Да и позже нонконформисты, рефлексирующие на тему авангарда, поступали аналогично. Что это, характерный для русской культуры литературоцентризм?
– Литературоцентризм и культура, которая была полностью определена словом и ориентирована на литературу 19 века, допустим, и советское общество, которое было очень предрасположено к литературоцентричности и выражало свою предрасположенность с помощью неофициального искусства. В особенности эта тенденция заметна в школе московского концептуализма, который прославлял слово. То есть текст у этих художников занимал столь же важное место, что и образ. Правда, обращение к книге в 1970-е было вызвано еще и условиями жизни: многие неофициальные художники, не имея ни выставок, ни дохода, зарабатывали иллюстрированием книг. Однако само это художественное явление демонстрирует тип книжного мышления. Наша выставка условно прослеживает эту традицию – взаимосвязи текста и изображения, начиная от ранних книг футуристов 1913-1914 годов до буквально последних лет, до наших современников. Павел Пепперштейн, к примеру, очень часто комментирует свои картины, сочиняя тексты.
– Оттого, наверное, важной составляющей вашей выставки стал «архив» – отдел, представляющий русскую авангардную книгу художников начала ХХ века?
– Да. Дело в том, что русская авангардная книга, книга художника – это авангард во всей своей красе: все его эксперименты, и инновации, и утопизм, и креативность. Это и ранний футуризм, и неопримитивизм, и супрематизм, и конструктивизм. Нарушая общепринятые каноны, авангардная книга создавала новые условия восприятия текста и изображения. Поэтому на нашей выставке можно увидеть множество замечательных примеров того, как писатели, художники и поэты работали вместе. Например, сборник стихотворений Маяковского «Для голоса» – знаменитая книга-регистр, сконструированная Эль Лисицким, считающаяся эталоном русского конструктивизма. Или поэма Крученых и Хлебникова «Игра в аду» с рисунками Малевича и Ольги Розановой.
– Я всё пытаюсь себе представить: как вы будете эти книги экспонировать? В раскрытом виде? А что с обложкой, что с фронтисписом? Или на помощь придет мультимедиа, дабы зритель увидел то, что внутри?
– Представьте себе огромную, в несколько метров витрину, оформленную очень оригинально, в авангардном стиле. И там разложены книги, в хронологическом порядке, с 1913-го и заканчивая 1929 годом, конструктивистскими тенденциями. И не только книги, у нас есть даже Новый ЛЕФ – журнал левого фронта искусств... Многие книги представлены в виде листов, поскольку они попросту распались. Что же касается книг, которые хорошо сохранились, то нам приходилось делать выбор между впечатляющей обложкой и самой интересной страницей, на которой можно было эту книгу открыть. Если обложка более важна для концепции, то книга показана в закрытом виде. Книге, кстати, посвящен отдельный зал выставки, и она существует несколько автономно – потому что это особая ниша.
– А какова основная концепция выставки в целом?
– Показать разносторонний мир русского авангарда и множество разных стилей, которые в нем существовали. Иными словами, это выставка не об авангарде, это выставка о его метаморфозах и о том, что случилось после него. Мы в принципе говорим о трех моментах российской истории: Октябрьская революция, смерть Сталина и распад СССР. И о том, как эти поворотные события отразились в русском и советском искусстве ХХ века. Революция шла бок о бок с авангардом: это был новый мир, новый человек и, соответственно, новое искусство. В период оттепели, после смерти Сталина, советским художникам удалось заглянуть на запад – благодаря Международному фестивалю молодежи и студентов и новым выставкам. Тогда группа художников-интеллектуалов как раз искала новые средства выражения, и вот они увидели выставку Пикассо в 1956 году, потом они увидели американскую выставку – Джексона Поллока, Марка Ротко, Джаспера Джонса, то есть увидели современное искусство. И всё это возродило в их коллективной памяти забытый русский авангард, который тридцать лет томился в запасниках или в частных коллекциях. Их объединяли неприятие и критика соцреализма, и они создавали новое искусство на почве короткой оттепели. Эта эпоха нонконформизма представлена у нас работами неофициальных художников андеграунда 1960–1980-х, чье творчество стало оппозицией господствующему официальному стилю социалистического реализма. Среди них Михаил Рогинский, Илья Кабаков, Эрик Булатов, Михаил Гробман, Владимир Яковлев, Владимир Янкилевский, Борис Орлов, Виталий Комар и Александр Меламид.
А эпоха либерализма так называемого, которая началась с перестройкой и с реформами, ближе к 90-м, – это уже современное искусство, поскольку мы уже говорим и о рынке, и о коммерции, и о корифеях, и об аукционах. Однако некоторые художники показались мне особенно интересными в контексте нашей выставки – те, которые всё еще рефлексируют на тему русского авангарда, многие из них вышли из московских концептуалистов: Вадим Захаров, Павел Пепперштейн, Андрей Филиппов. Их предмет художественного высказывания, их рефлексии, их мировоззрение весьма интересны в контексте сегодняшних актуальных событий. У Пепперштейна русский авангард – это такой тренд; с его помощью он рисует нам картины будущего. Есть в этом, естественно, тонкая ирония. Супрематическая мечта Малевича становится у него объемной реальностью, утопией будущего. Скажем, резиденция российского правительства превращается в черный супрематический куб.
– Вот вы говорили о неофициальном искусстве 1960-70-х, а единственный его представитель, живущий в Израиле – Михаил Гробман – называет это искусство Вторым русским авангардом...
– О, а вы знаете, что благодаря ему и возникла эта выставка? И вообще, по отношению к Михаилу Гробману мне так и хочется использовать термин «человек Ренессанса». И по отношению к Илье Кабакову... Гробман, к слову, считает себя и поэтом, и писателем, и философом, и теоретиком, он коллекционер, и он любезно позволил нам представить на выставке «Победа над Солнцем» множество работ из его коллекции. Ира Врубель-Голубкина, его муза, помогла нам в подготовке экспозиции на всех уровнях – я даже не могу представить без нее этот процесс. Квартира Гробманов – это штаб-квартира, это такой портал, где можно добыть любую информацию о любом художнике, любой контакт... В общем, без Миши и без Иры ничего бы не случилось. Мы очень тесно общались, семья Гробманов стала моим триггером для создания этой выставки. Да и сама идея, собственно, возникла у меня после того, как я познакомилась с ними три года назад, и окрепла в процессе наших бесед, в процессе знакомства с коллекцией Гробмана... Сначала эта идея казалась мне достаточно утопичной, потому что я не верила, что мы сможем собрать главные работы главных художников в одном месте. Признаюсь, сделать это было очень непросто. Что же касается придуманного Мишей термина «второй русский авангард», то многие художники и искусствоведы его подхватили и используют. Это связующее звено, смысловое и символическое, между разными школами.
– А откуда приехали другие работы?
Наиболее радикальный и революционный символ авангарда – Черный квадрат –
– Из Третьяковской галереи, из Эрмитажа, из Фонда Семенихиных, из ММК во Франкфурте, из центра Помпиду и из частных коллекций. Книги, картины, инсталляции, очень много рисунков, офортов. Кстати, у нас выставлены и костюмы к опере «Победа над Солнцем», и на экранах демонстрируется сама опера – ее последняя, самая точная реконструкция 2015 года. Естественно, выставку открывает Казимир Малевич, влияние которого до сих пор ощущается в российском, да и в мировом искусстве – он представлен своим супрематизмом, который отражает новый мир, утопизм этого нового мира. Далее экспонируются работы одного из главных и очень талантливых его учеников Эль Лисицкого. И затем следует временной разрыв: начиная с поздних двадцатых, после того как соцреализм занял главенствующие позиции, до наступления эпохи андерграунда. У нас нет искусства соцреализма, потому что мы решили сфокусироваться на авангардных, радикальных тенденциях в искусстве. Поэтому из длинного списка имен представлены только ключевые фигуры разных поколений художников.
Наиболее радикальный и революционный символ авангарда – Черный квадрат –
манифест беспредметности, повлиявший на многие поколения художников
и не теряющий своей значимости вплоть до наших дней.
Он движется по миру, напоминая те самые слова Малевича из оперы:
«От прошлого не осталось и следа, но что делать с настоящим, новые люди не знают».
– Таня, а что лично вы испытываете по отношению к черному квадрату?
– Он меня завораживает. Не могу сказать, что он завораживает меня в той же степени, что и Малевича, но это очень мощная картина. Потому что ты прекрасно понимаешь, что это конец и начало всего. Да и вообще, влияние Малевича и его квадрата на всю историю искусства неимоверно. В особенности на русское и советское искусство. Вот если мы говорим о Марселе Дюшане и его влиянии на западный мир, я думаю, что эквивалент Дюшана для России – это Малевич. Писсуар = черный квадрат.
– Он и вправду может одержать победу над солнцем?
– Я думаю, он ее одержал. И продолжает ее одерживать, учитывая, какой резонанс производит эта картина даже сегодня. И еще: в контексте мотива Сталина как солнца, или коммунизма, который олицетворял восход солнца и светлое будущее, победа над солнцем имеет более широкий смысл.
Выставка «Победа над Солнцем: русский авангард и далее» в Музее Израиля продолжится до 10 июня