Изменилось место? Нет – время

- Мой друг Раймонда Савицкас, сын одного интереснейшего художника Аугустинаса Савицкаса, держит в Вильнюсе галерею. Шесть лет назад его отца не стало, и он организовал пленэр его памяти, пригласив и меня. С тех пор я постоянно возвращаюсь в Литву на пленэры. На выставке представлена небольшая часть моих этюдов. Большие полотна остались там.
Тема «художника в эмиграции» волнует многих. И, конечно, интересно узнать о вашем личном опыте.

Я приехал в Израиль, держа в руках рулон холста, связку подрамников, и тут же принялся писать. Через неделю я получил первый заказ, а еще через короткое время продал свои первые работы. Позже один израильтянин поинтересовался, как продвигаются мои дела. Я сказал о том, что успешно продал первые три картины. «И только?» – удивился он. Для сравнения: продать три работы в Москве означало, что ты в ближайшие три месяца не будешь волноваться о деньгах. Люди отдавали месячную зарплату за небольшой этюд. Здесь же надо было продавать по три картины в день. Это к вопросу о ценности искусства в обществе.

- Мне предложили сделать персональную выставку. Помню, вместо того, чтобы ходить в ульпан, я писал по две работы в день. Я никогда не работал прежде в таком темпе. По результатам выставки стало ясно, что прокормить семью, занимаясь живописью в Израиле, я не смогу. Тогда я пошел на курсы компьютерного дизайна, а после обратился в бюро по трудоустройству. Когда я пришел туда, передо мной в очереди стоял один из моих друзей художников. «Ну, что?» – Спрашиваю. «Хотели, – говорит, – послать меня на работу. Я отказался, конечно. Что я, дурак работать, что ли?» Теперь это известный художник, у которого галерея во Франции и квартира в центре Тель-Авива. И, вероятно, там, в бюро по трудоустройству, мне дали тот же адрес, от которого отказался мой приятель. Я пошел и устроился. Шесть добрых лет я просидел за компьютером. Я работал по 350 часов в месяц, и, конечно, на живопись времени не оставалось совсем. Между тем мне удалось поработать в театре «Габима», а также над съемками фильма Леонида Горовца «Кофе с лимоном». Еще пройти полугодовой курс в академии «Бецалель» и попробовать себя в качестве дизайнера анимационной студии. Но в сорок один год я внезапно остался без работы, и этот жизненный поворот вернул меня к изобразительному искусству. Я вновь обратился к графике и живописи, открыл для себя кураторскую и издательскую деятельность и арендовал помещение в Старой Яффе под галерею. В 2016 году я организовал девять фестивалей и больше двадцати пяти выставок.

- Я совершенно не собирался этого делать. Но для абсорбции художников выделили приличную сумму денег, и мне посоветовали не упускать такой возможности. Однако сверху очень «мудро» распорядились этими деньгами: на них отремонтировали «Бецалель-1» в центре Иерусалима, а сами курсы оказались неоплачиваемыми. Целью этого курса было опустить уровень умений приехавших художников от искусства до ремесла. Мне стало понятно, что художник-репатриант не получит заказ на оформление спектакля; он станет помощником помощника ассистента. В той же «Габиме» я наблюдал за тем, как израильский сценограф не в состоянии сделать эскиз. Между тем ему помогали настоящие мастера из Аргентины и Украины, которых сделали подмастерьями. Помню, однажды мой израильский ассистент на съемках поинтересовался, сколько лет я учился профессии. Я не стал вдаваться в подробности – десять лет художественной школы, год – архитектурной, три года частной студии, шесть лет ВГИКа, курсы дизайна и полгода в «Бецалеле» – и просто сказал ему: «Шестнадцать». Он обрадовался и переспросил: «Шесть? Я тоже!» Число «шестнадцать» он не мог себе вообразить.

- Мне трудно что-то сказать на этот счет. Я удивляюсь всякий раз, когда вижу грамотно написанную, хотя бы относительно, работу. В Москве мне довелось учиться у таких художников, что разговор о современном мастерстве может быть только снисходительным. В первую очередь я говорю о снисходительности к самому себе.

- Они соприкасаются, одно перетекает в другое. Израильские дети учатся у русских художников, среди которых довольно много пошлой провинциально беспомощной самодеятельности. Профессиональные художники не очень гибкие и неохотно передают свои знания. Я, например, не способен преподавать. Не могу назвать себя высокопрофессиональным художником, но получил неплохое образование, и мне есть, что дать. Если бы я вернулся в Москву, то с интересом попробовал бы себя в качестве преподавателя во ВГИКе. Как передать свое мастерство здесь и сейчас – я не понимаю.

- Нет, я хочу сказать, что изменилось время. То, что было ценным когда-то, уже не так важно. Если и передавать свои знания, то ребенку, которому интересно стать Левитаном. Такой отыщется, возможно, всего один за всю твою преподавательскую деятельность. Хотя с «талантом Левитана» я, конечно, загнул. Я хотел сказать, что важна любовь. Любовь к тому, что радует глаз: к природе, к предмету, к свету и тени, к воздуху, который все обволакивает.

- Я уехал в поисках «своей» страны. Как-то в 1990 году стало понятно, что Советский Союз – не мое. К тому моменту я уже бывал в Европе и понял, что Союз хорош только для того, чтобы приезжать туда, походить по музеям и навестить друзей. Поэтому бросил в Москве все, что казалось не столь важным: трехкомнатную мастерскую на Таганке, квартиру у метро «Аэропорт», все свои связи, любимые книги, любимую природу… То есть я уезжал не из современной России, которую в сущности не знаю, а из СССР, с его Афганистаном, убийством латышского документалиста Поздниекса и всем прочим. Тогда я уже ощущал предстоящее нашествие КГБ на страну. Через три месяца после моей репатриации случился август 1991-го, и я понял, что уже «не в теме». После этого я не возвращался в страну двадцать пять лет.

- Как и везде, необходимо в первую очередь упорство, стремление преуспеть, а не талант, как принято считать. Также важно иметь пониженную чувствительность. Еще нужна удача, конечно, и поддержка семьи.

- А как вы оцениваете собственный опыт эмиграции: как успешный или нет?
- Я никогда не стремился к успеху.