«Можно я закурю?» Художник Леван Степанян достает из кармана пачку табака и не спеша набивает самокрутку. За его спиной, несколькими ступенями ниже в Арт-Подполье TLV «Мартеф-35» проходит его совместная выставка вместе с художником Сашей Ганелиным. К Левану подходят «за огоньком» и спрашивают: «Сколько часов подряд вы можете писать?». «Пока не упаду!» – отвечает художник, облизнув край бумаги. «А у вас, – кивает он в мою сторону, – закончится батарейка на диктофоне, пока я заверну табак».
Фото: Михаил Лисман
Леван Степанян родился в 1968 году в Тбилиси.
Окончил художественное училище им. Тоидзе (1984-1987).
Посещал Тбилисскую художественную академию (1990-1993).
С 1994 года живет и работает в Израиле.
Произведения автора находятся в галереях и частных коллекциях в Грузии, России, Израиле, США.
Участник выставок – как коллективных, так и персональных – в России и Израиле.
Окончил художественное училище им. Тоидзе (1984-1987).
Посещал Тбилисскую художественную академию (1990-1993).
С 1994 года живет и работает в Израиле.
Произведения автора находятся в галереях и частных коллекциях в Грузии, России, Израиле, США.
Участник выставок – как коллективных, так и персональных – в России и Израиле.
– Вы курите табак вместо сигарет?
– Да, я курю табак. У меня тридцать пять трубок!
– Вы путешествуете по миру и привозите трубки для коллекции?
– Нет, все куплено в Израиле.
– И между ними есть разница?
– Большая: декоративная и аэродинамическая. Кроме того, трубка может быть ручной работы или заводской. Там целая наука.
– В общем, вы стали специалистом.
– Если ты чем-то увлекаешься, то надо в этом действительно разбираться.
– Почему бы вам не привезти трубку из-за границы?
– Я местный хулиган, меня не выпускают из Израиля.
– Вы эмигрировали в Израиль двадцать четыре года назад. Он по-прежнему вдохновляет вас?
– Вдохновение всегда рядом, потому что у художника взгляд коварный: он может запросто раздеть человека и увидеть то, чего не замечает обыватель. Каждый художник, получивший более или менее нормальное образование, способен увидеть конструкцию предмета и проследить за тем, откуда падает свет, и куда ляжет тень.
– Чем примечательна оказалась израильская живопись?
– В Израиле нет классического направления в художественном образовании, потому что в приоритете свобода.
– Так заявляет о себе демократия?
– Нет, это не демократия, это – просто пятно. Ты сделал кляксу, за которой ничего не стоит. Ты не пришел к этой кляксе так, как Малевич пришел к своему «Черному квадрату». Он создал его, потому что знал историю искусств и был, прежде всего, прекрасным рисовальщиком. Израильтяне же хотят сразу повторить квадрат, не понимая, что для начала нужно научиться рисовать кубик.
– Это специфика Израиля?
– Алия начала ХХ века подарила Израилю талантливых художников с блестящим образованием. Они привезли с собой популярный на тот момент авангард, который просто искоренил здесь классическое образование.
– Достаточно уникальный опыт для страны.
– В пору задать вопрос: почему в израильских школах не отменили алфавит? Дети поэтапно учатся читать, писать, изучают литературу. А художественным дисциплинам не уделяют такого внимания.
– Согласны ли вы с тем, что грузинскую живопись роднит с израильской национальный колорит?
– Вообще нет. Отцы-основатели академии в Тбилиси учились в Париже. Какабадзе и Гудиашвили дружили с Модильяни, Сутиным, Пикассо и Шагалом. Так что я на полном основании считаю грузинскую школу самой сильной. Конечно, грузинская живопись более цветная и сочная, чем израильская.
– Вообще нет. Отцы-основатели академии в Тбилиси учились в Париже. Какабадзе и Гудиашвили дружили с Модильяни, Сутиным, Пикассо и Шагалом. Так что я на полном основании считаю грузинскую школу самой сильной. Конечно, грузинская живопись более цветная и сочная, чем израильская.
– Да, и близкая вашему сердцу, ведь вы познакомились с ней еще в детстве.
– Мы жили в Тбилиси на улице Плеханова в окружении художников. Целых семь художников на один итальянский дворик! Детьми мы играли в казаки-разбойники и устраивали конкурсы рисунков.
– Это та почва, на которой был взращен ваш талант?
– Может быть. Наверное, генетика тоже сыграла свою роль: дядя был художником, а бабушка с дедушкой – парикмахерами, делали красивые прически. А потом в Грузии все стало очень сложно: революция, Гамсахурдия… было страшно там жить. Под окнами стреляли каждую ночь. А когда не стреляли, мы переживали, не убили ли того мальчика, который стрелял. Почему он не стреляет? Куда он делся?
– Собственно, это та причина, по которой вы здесь.
– Девяностые годы – время «колбасной»алии. Я переехал в Израиль и, столкнувшись с суровыми буднями выживания, отложил кисть на тринадцать лет. Потом познакомился с Сашей Ганелиным, который стал для меня старшим товарищем. Мы начали сотрудничать. Я помогал ему делать выставки. Он в свою очередь выставлял мои работы.
– После многолетней паузы вы обратились к новым темам в живописи?
– Вовсе нет. Я как чукча: что вижу, о том и пою. Все люди на моих портретах со «сломанными» шеями. Потому что мы сейчас разговариваем, и вы голову поворачиваете. Треть лица я пишу темной краской, а три четверти – светлой, чтобы показать, что человек не готов раскрыть все, что у него на душе. Еще я рисую только один глаз, который смотрит на вас. А другого глаза не видно, он как бы обращен внутрь себя. Иногда я наказываю свои картины так же, как и Мунк. Он бил и закидывал свои полотна на чердак, если результат ему не нравился. Спустя время он доставал картины, покрытые пылью, и эта грязь придавала полотнам то, чего Мунку не хватало. Такое бывает, что свежая работа тебе не нравится. Тогда поворачиваешь ее к стене, и она ждет тебя год, два, пять… Спустя годы достаешь – тут поцарапал, там цвета добавил. Теперь картина удалась.
Комментарии