Вадим Рубинчик: скульптор своей жизни

 

 

- Вадим, когда я впервые увидела ваши скульптуры, я была поражена тем, что они выглядят как живые. Но я была еще больше поражена, когда узнала, что в вашей нетворческой жизни вы работаете с трупами.

- Еще студентом я подрабатывал в тканевой лаборатории. Мы брали трупные ткани и готовили их для демонстрации. А спустя много лет, уже в Израиле, когда я решил, что хочу посвятить больше времени своему творчеству, то начал искать себе работу, которая бы позволила мне это. Я хотел ходить на работу, получать зарплату, но большую часть своей жизни заниматься творчеством. В то время я был занят литературой, я написал две книги, множество стихов. И вот мне подвернулась должность "заведующего анатомичкой". При каждом медицинском факультете есть такая лаборатория, где студенты проводят диссекцию, то есть вскрытие трупов. Для того, чтобы труп не сгнил, его нужно специально обработать. И вот этим я занимаюсь последние девять лет.
- А как две такие разные сферы деятельности сочетаются в одном человеке?
- Это никак не связано. Это – работа, а это – творчество.
- Вы не боитесь мертвых тел?
- Нет. На самом деле, люди не боятся мертвых тел. Они боятся мыслей, которые приходят к ним, когда они смотрят на мертвого человека. Они думают: и это меня тоже ждет? И вот эта мысль их пугает.
- А вас?
- А меня она не пугает. Меня это, наоборот, подстегивает. Я знаю, что должен успеть сделать больше. Я прихожу утром на работу, они лежат и как бы говорят мне: мы не успели.
- Почему вы думаете, что они не успели?
- Потому что сколько бы человек ни сделал, этого всегда будет мало. Если он говорит "я все сделал", значит, он что-то не понял.
- Вы так думаете?
- Да. Ведь есть разница между материальным и духовным. Сколько мы можем съесть? Одну порцию, две, три. Кстати, третья уже не будет такая вкусная. А духовное удовольствие бесконечно. Любая духовная страсть ненасытна. Например, страсть к деньгам, власти, славе – любая духовная страсть не имеет предела. Всегда есть к чему стремиться. Если человек решил, что он всего добился – то это уже путь с горы. Он не сможет развиваться дальше.
- Поэтому я не буду спрашивать, какая ваша любимая скульптура, понимаю, что она еще не слеплена.
- Да, мне просто физически не хватает времени слепить все, что я хочу. Хотя есть те, которые я люблю. Но я надеюсь, что смогу сделать лучше. Мне как-то сын сказал: "Ты будешь прогрессировать, пока будешь видеть свои ошибки". И я вижу свои ошибки, значит, у меня есть шанс сделать лучше.
- Известно, что Микеланджело тайно, под угрозой смерти, препарировал трупы, чтобы узнать, как человек устроен изнутри. А вам это знание помогает в работе?
- Мне трудно судить, потому что я узнал анатомию раньше, чем начал лепить. Я знаю, как устроен человек, чем отличаются, допустим, скулы молодого мужчины от скул женщины или старика. Они разные. Само по себе знание анатомии мало что дает. А по-настоящему художнику или скульптору нужна наблюдательность. Вот я вижу лицо, и оно замечательное, в смысле, привлекает внимание. Я должен объяснить сам себе: почему оно замечательное? Если я не нашел эту "замечательность", то никакое знание анатомии мне не поможет. Я не смогу его слепить. Я должен понять, что в нем зацепило меня, осознать это, и только потом начинать работать.
- Вы лепите в основном только лицо или верхнюю часть тела. Почему?
- Есть несколько причин. Одна из них заключается в том, что лицо – это самая характерная и выразительная часть тела человека. Я бы хотел слепить человека в полный рост, но пока это невозможно в силу многих обстоятельств. Но с лицами гораздо интереснее работать. Потому что за каждой скульптурой стоит история. И часто бывает, что эти истории я придумываю сам.
- Как происходит это чудо? Вы берете кусок глины и вдуваете в нее жизнь?
- Сначала я делаю форму черепа. Потом постепенно добавляю все анатомические детали среднего человека. Иногда я знаю, что я буду лепить. А иногда идея приходит во время работы. Сначала лицо, как правило, бывает нейтральное, мертвое. Потом я начинаю добавлять детали: поворот шеи, наклон головы, улыбка, прищур, оскал. У меня появляется идея, и этот этап самый интересный. А дальше уже техника, и это немного скучно. Самые лучшие работы получаются тогда, когда я изначально не знаю, что буду лепить.
- У вас получаются очень разные и очень сложные персонажи. Для того, чтобы создавать такие образы, нужно очень тонко чувствовать оттенки человеческих эмоций. Как вам это удается?
- Любой художник прежде всего наблюдатель. Это качество должно быть врожденным. Мне всегда было любопытно, что внутри у человека, его внутренний мир. Мы все стараемся выглядеть лучше, чем мы есть на самом деле. И в собственных глазах, и в глазах окружающих. А внутренний, настоящий мир, закрыт. И если у человека есть достаточно смелости, он говорит: я позволяю себе показать свое истинное лицо, то есть вести себя честно, не врать. И вот это самое интересное – обнаружить этот внутренний мир человека.
- Как правило, наравне с реалистичными сюжетами, вы используете фантастические элементы. Что вы хотите этим сказать?
- Мы все сейчас достаточно одинаковые. У нас есть косметика, пластическая хирургия, уколы красоты. То есть все то, что делает нас стандартными. Но для скульптора этого мало. Поэтому мои персонажи очень живые: они злятся, орут, морщатся. Я могу часами разглядывать лица, и мне это не надоедает: как люди слушают музыку, как люди читают книжку… Я вижу лицо и представляю себе, как я его леплю. Это очень интересно: выходить за рамки реальности.
- Вадим, вы – состоявшийся художник. Но у вас нет формального художественного образования.
- С одной стороны, это хорошо. Потому что на меня никто не оказывал сильного влияния. С другой стороны, я не нахожусь в художественной среде, меня там не знают. Мне сложно заявить о себе, как о состоявшемся мастере.
- Но за шесть лет работы вы добились совершенно фантастических результатов. Триста пятьдесят скульптур, множество выставок, в том числе и персональных.
- Да, но мне нужен музей. Выставки для меня недостаточно. Я хочу музей с хорошим освещением, с просторными залами, куда я смогу вместить все свои работы. Я хочу быть увиденным и услышанным. Хотя самое важное для меня – это сам процесс. Это такой кайф, который ни с чем нельзя сравнить.
- Вы часто говорите о поиске себя. О том, что первую половину жизни человек должен себя искать, а вторую – реализовывать. У меня вопрос: как можно определить, где первая половина, а где – вторая?
- Первая половина заканчивается тогда, когда он понял, что нашел себя.
- А как это можно понять?
- Ну вот вы ищете ключи от машины, и вы их нашли. Как вы поняли, что вы их нашли?
- Они у меня в руках.
- Да, именно. Когда вы нашли себя, вы поняли: все, не надо дальше никуда идти.
- А когда вы занимались, причем достаточно серьезно, литературой, — это было ваше или не ваше?
- Это было частью моей дороги. Я, может быть, еще вернусь к литературе, но пока не знаю, как. Вообще, я считаю, что все, что мы делаем, не бывает зря. Оно всегда для чего-то нужно.
- В обществе к людям, которые ищут себя, относятся несколько пренебрежительно. Потому что у нас существуют стереотипы. Что вы скажете на это?
- Я скажу две вещи. Во-первых, нужно найти компромисс. Как правило, человек не один. У него есть семья, перед ней есть обязательства, которые нужно выполнять. Во-вторых, неважно, что про тебя думают. Кто понимает, тому не надо ничего объяснять. А кто не понимает, тому объяснить невозможно.
- А вы нашли себя?
- В целом, да.
- А есть еще что-то, чем бы вам хотелось заняться?
- Живопись, например. Это, в принципе, очень похоже на скульптуру: увидеть, осознать и перенести на полотно. Техника отличается, потому что в лепке я работаю непосредственно руками с глиной, а в живописи приходится пользоваться кисточкой. Тонкая механика другая. Чем меньше посредников между рукой и произведением, тем лучше. Но для меня это вызов: на двухмерном холсте сделать трехмерное изображение.
- А если человек всю жизнь искал себя и не нашел, это, по-вашему, трагедия?
- Мне сложно говорить, потому что я себя нашел в творчестве. Но я вам расскажу такую историю. В Китае есть парки с бетонными дорожками. И рядом с ними стоят ведра со швабрами. И однажды какой-то турист спросил местного жителя: что это такое? Тот ему ответил: подожди, сейчас начнется обед, и ты увидишь. И действительно, наступило время обеда. Выходят люди, макают тряпку в ведро и пишут иероглифы.
- Там чернила?
- Вода. Там обычная вода. Ясно, что то, что они пишут, не сохранится. Они стремятся к сиюминутному совершенству. И в этом весь кайф. Все остальное – коммерческий успех, известность, — это бонус. Это может быть, а может и не быть. Самое главное – это процесс.
- То есть счастье в процессе, а не в конечном результате?
- Что такое конечный результат? Каждый определяет его по-своему. Вот если у меня будет музей, тогда я развернусь по-настоящему! Но это будет не конечный результат, а только начало нового периода в моей жизни.
- А в чем радость жизни?
- Мы часто путаем радость с удовольствием. Люди бегут за удовольствиями, а радость – она простая, к ней не нужно бежать. Она есть у нас. Ребенок, которого вы держите на руках. Чашка хорошего кофе. Проснуться и никуда не спешить. Ведь цена за успех непомерно высока. За нее приходится платить постоянной гонкой, постоянной спешкой. Выпить кофе, не спеша – это радость. А пить его на ходу – разве это приятно?
- А в чем трагедия жизни?
- Когда человек живет не свою жизнь. Начинается это в тот момент, когда родители ему говорят: будь как все. И потом он всю жизнь живет "как все".
- А в чем смысл жизни?
- Прежде чем ответить, я должен спросить: вы атеистка?
- Нет.
- Тогда с точки зрения не атеистической, смысл жизни в том, чтобы учиться, улучшить себя, превратить неограненный алмаз, которым мы являемся в начале пути, в бриллиант. Ведь в совершенно одинаковых действиях заключены абсолютно разные смыслы. Три человека копают яму. Один копает потому, что ему платят. Другой – потому, что ему нужно похоронить друга. А третий – потому что сажает дерево. У всех одинаково болят руки, но ощущения разные. В жизни нет смысла кроме того, что мы привносим в нее.
- То есть каждый из нас берет свой кусок глины и лепит из него свою жизнь?
- Знаете, есть такая старая притча. Бог слепил человека, а человек говорит ему: теперь дай мне счастье. Тогда Бог дал ему кусок глины и сказал: лепи.