Еврейское Общество Поощрения Художеств
האגודה היהודית לעידוד האמנויות הפלסטיות
The Jewish Society for the Encouragement of the Plastic Arts
Вход / Регистрация
Русский

БЛОГИ

Неприкаянный европеец. Магический реализм Анатолия Гуревича

Алек Д. Эпштейн

Анатолий Александрович Гуревич родился в Москве 26 марта 1916 года. Когда ему было два года, его семья, спасаясь от бедствий, вызванных революцией и гражданской войной, эмигрировала в Германию. Однако и там построить спокойную жизнь всерьез и надолго не удалось: приход к власти Гитлера поставил евреев перед выбором – либо смириться с многочисленными дискриминационными ограничениями, которые множились с каждым годом, либо покинуть страну. К концу 1935 года Анатолий Гуревич, его сестра и их родители потеряли надежду на то, что ситуация в Германии изменится к лучшему – и приняли трудное, но единственно верное решение об эмиграции.

Анатолий Гуревич, 1970 г.

В октябре 1933 года, менее чем через девять месяцев после того, как Гитлер стал рейхсканцлером Германии, у сестры Анатолия Гуревича Берты и ее мужа, немецкого артиста и режиссера-коммуниста Мартина Хелльберга (настоящее имя – Мартин Гейнрих, 1905–1999), родился сын, получивший имя Питер Хелльберг; молодая мать взяла двухлетнего мальчика с собой в эмиграцию; его отец остался в Дрездене. В Палестине/Эрец-Исраэль она вскоре вышла замуж за Герцля Тумаркина, который усыновил мальчика, получившего в новой стране новое имя Игаль, и дал ему свою фамилию. Когда сын Берты вырос, он стал одним из самых известных в стране скульпторов, и в 2004 году был удостоен Государственной премии Израиля, но отрочество его было очень непростым: жили бедно, со сменой квартир приходилось менять и школы, где новичку не всегда были рады, а когда в девять лет Игаль узнал, что Герцль Тумаркин на самом деле не является его отцом, это привело к затяжному внутрисемейному кризису; в возрасте шестнадцати лет он нанялся юнгой на корабль и ушел из дома.

Немецкий режиссер Мартин Хелльберг, муж сестры Анатолия Гуревича (слева)
Скульптор Игаль Тумаркин, сын сестры Анатолия Гуревича (справа)

В 1920–1932 гг. в Палестину/Эрец-Исраэль из Германии прибыли всего около двух тысяч человек, однако воцарение национал-социалистов привело к резкому увеличению эмиграции евреев из этой страны, более сорока тысяч из которых (не считая еще примерно восьми тысяч человек – выходцев из Австрии и Чехословакии) в 1933–1939 гг. направились на Ближний Восток. В израильской историографии этих людей характеризуют термином «пятая алия». Большей частью это были врачи, адвокаты, музыканты, художники, литераторы, представители университетской профессуры. Архитекторы из Германии привезли с собой в Палестину/Эрец-Исраэль стиль «Баухаус», музыканты основали Филармонический оркестр, главным дирижером которого стал изгнанный нацистами из Франкфуртской оперы, возглавлявшейся им с 1929 года, Вильгельм Штайнберг (1899–1978), и Оркестр радиовещания, первым руководителем которого стал уроженец Гейдельберга Карел Салмон (1897–1974), прибывший в Палестину/Эрец-Исраэль в 1933 году. Однако в целом интеграция выходцев из Германии в еврейский социум новой страны проходила очень тяжело: большинство врачей, юристов, литераторов и музыкантов не смогли найти работу по своей профессии, оказавшись вынужденными трудиться простыми рабочими в строительстве и в сельском хозяйстве, страдая от невозможности поддерживать привычный уровень жизни и будучи отрезанными от давно ставшей для них родной культурно-языковой среды. Прибывшие в Палестину/Эрец-Исраэль в 1880-е – 1920-е годы евреи из Российской империи (включая выходцев из Польши), в большинстве своем, добровольно отказывались от своего основного языка повседневного общения, идиша, переходя на иврит, но выходцы из Германии ценили немецкий язык и созданную на нем культуру, основывали свои газеты и издательства, что вызывало непонимание и негодование со стороны старожилов.

Архитекторы – выходцы из Германии превратили Тель-Авив в город,
где торжествовал стиль «Баухаус».
На фото: площадь Зины Дизенгоф в конце 1930-х годов
В 1934 году к северо-востоку от Хайфы выходцами из Германии был основан Кирьят-Бялик,
названный в честь выдающего поэта, скончавшегося в год основания города

Не сумевшие защититься от нацизма и вынужденные покинуть страну, которую они считали своей, эти беженцы встали перед необходимостью противостоять нападкам со стороны еврейских националистов, требовавших от них не только, забыв немецкий, выучить и полюбить иврит, но и перенять социальное мировоззрение большинства. Выходцы из «черты оседлости» Российской империи, сформировавшие основы социально-политической структуры еврейской общины Палестины/Эрец-Исраэль, в большинстве своем, были национально-ориентированными социалистами, тогда как носители немецкой культуры и немецкого языка, в особенности выходцы из Австро-Венгрии и Чехии, в основном были либеральными космополитами.
Они уехали из Германии, ибо там больше не могли быть собой, но и в Палестине/Эрец- Исраэль их лишали этого права, пытаясь запретить их печатные издания (газету «Orient Express» на немецком языке приходилось печатать в Бейруте и оттуда доставлять подписчикам в Иерусалиме и Тель-Авиве!), подвергая дискриминации и на биржах труда, и в общественно-политической сфере. Они, однако, несмотря на всё это, стремились оставаться европейцами, открывая, пусть и ютившиеся в небольших комнатушках, магазины модной одежды, ювелирных украшений и салоны дизайна, создавая свои адвокатские конторы и художественные галереи.
Тема исхода – вначале от большевистского переворота, потом от гитлеровского фашизма – для Анатолия Гуревича, как представляется, была чрезвычайно значимой. Именно через эту призму нужно анализировать ряд его работ, в том числе полотно «Ноев ковчег». На этой картине изображена белая лодка на ветвях деревьев, в которой собрались самые разные люди – пожилые мужчины в беретах и котелках, элегантная женщина в мехах и шляпке... Кто-то задумчиво смотрит вдаль, кто-то беседует, кто-то погружен в свои мысли. Все они спасаются от наводнения, которое уже затопило корни деревьев. На краю бортика лодки притаилась большая белая бабочка с прозрачными крыльями – она напоминает о голубе, которого Ной выпускал из Ковчега, чтобы узнать, начала ли сходить вода, закончилось ли уже вселенское бедствие… Часть спасающихся в ковчеге от гитлеризма людей одета респектабельно, дама на переднем плане – в вечернем туалете, двое мужчин – в пиджаках, один – в галстуке, второй даже в бабочке. Есть и те, кто одет по-иному; одежда изображенных художником персонажей символизирует их разные профессии и социальный статус. Люди разных профессий из разных слоев общества оказались в одной лодке, и никто из них не знает, какая жизнь ждет их впереди.

Анатолий Гуревич – Ноев ковчег, 1972
(холст, масло)

Они вынуждены были бросить всё свое имущество, и, естественно, определенная тревога за будущее не может не одолевать их – все они напряжены, ни один не улыбается. Однако хоть как-то сорганизоваться, чтобы не пропасть поодиночке, они даже не пытаются – изображенные художником люди не взаимодействуют между собой, не только не общаясь, но и почти не смотря друг на друга. Каждый из них демонстрирует, что оказался на этом видавшем виды суденышке беглецов исключительно по случайности, каждый уверен, что очень скоро ему удастся вернуться и восстановить свой статус… Они не хотят верить, что покидают родные места навсегда, и еще не догадываются, какие тяготы предстоит пережить им, бывшим успешным горожанам, посещавшим оперы и концерты в филармонии, на новом месте, пока оно станет для них (а, скорее, уже только для их детей) новой родиной…
Анатолий Гуревич прожил в Тель-Авиве более семидесяти лет. Он учился живописи в художественной школе в Берлине, а затем продолжил свое художественное образование во Франции и в Италии. Оказавшись в Палестине/Эрец-Исраэль, он стажировался у видных живописцев Исаака Френкеля-Френеля (1899–1981) и Мирона Симы (1902–1999). Рисовал он, впрочем, совершенно иначе, чем его учителя, которые работали в традициях пост-импрессионизма, фовизма и экспрессионизма. На А.А. Гуревича же, как представляется, наибольшее влияние оказало художественное течение «Новая предметность» [«Neue Sachlichkeit»], сформировавшееся в Германии в годы его отрочества и юности, во второй половине 1920-х – начале 1930-х годов. Живопись А.А. Гуревича куда ближе сложному миру «магических реалистов» Франца Седлачека (1881–1945), Георга Шольца (1890–1945), Франца Раздвилла (1895–1983) и Рудольфа Дишингера (1904–1988) и сюрреалиста Джорджо де Кирико (1888–1978), чем картинам его учителей.

Анатолий Гуревич – Семья, 1976
(холст, масло, 81х55 см)
Начав рабочим сцены, позднее А.А. Гуревич стал заниматься оформлением спектаклей. Однако Национальный театр «Габима» был один, и там уже хватало своих театральных декораторов; А.А. Гуревич сумел попасть туда лишь десятилетия спустя. Первой его работой в качестве художника- постановщика стало оформление спектакля «Исключение и правило» по пьесе Бертольда Брехта, поставленного любительской труппой киббуца Гиват-Хаим в 1938 году. Однако история вновь проявила свою железную поступь, и мечты о живописи и театре пришлось отложить… В 1939 году А.А. Гуревич опубликовал пронзительную брошюру, озаглавленную «Помогите!», включавшую в себя репродукции пятнадцати гравюр, посвященных преследованиям евреев в нацистской Германии. Это был пророческий вопль вопиющего в пустыне, который не был услышан.
Обложка брошюры 
«Помогите!», 1939
Евреям в Германии никто не помог – напротив, британские мандатные власти как раз в мае 1939 года приняли новую «Белую книгу», вошедшую в историю по имени тогдашнего министра колоний Малькольма Макдональда, которая положила конец возможности иммиграции в Палестину/Эрец-Исраэль. Именно тогда планета стала такой, какой ее с горьким лаконизмом описал Хаим Вейцман: «Мир разделился на два лагеря: на страны, не желавшие иметь у себя евреев, и страны, не желавшие впускать их к себе»... Вторую мировую войну А.А. Гуревич провел на службе в британской армии на территории Египта, Ливии и Туниса в отряде, который занимался преимущественно измерительными работами и составлением карт, необходимых для проведения боевых операций. С войны никто и никогда не возвращается счастливым, пусть не так уж далеко от истины мнение, что все, кто выжил – уже счастливцы.
На картине Анатолия Гуревича «Возвращение с войны» изображен стоящий на берегу реки солдат, а на другой стороне, держась на ствол дерева, на него смотрит исхудавшая женщина в белом одеянии. Она изумленно и сосредоточенно вглядывается в его лицо, которое не видно зрителю, несмело и тревожно, будто боясь обмануться, не веря происходящему. На поясе воина, одетого в белый плащ-палатку, болтается фляга с водой, походная сковородка, сумки, на спине – свернутый пустой мешок – все те вещи, которые служили ему годы жизни в окопах. Таким он прошел тяжкие дороги войны и вернулся назад – к той, что ждала его все это время, живя словно на одиноком острове, окруженном безразличной синевой. «Жди меня – и я вернусь, только очень жди…». Она была готова к самой страшной вести, и все же лелеяла надежду на его спасение, на встречу, взращивала и согревала любовь и надежду в своем сердце, как зеленое и цветущее дерево. Ее молодость прошла раньше времени, ее волосы тронула седина, ее тонкие губы сжаты, чтобы сдержать крик – но впервые за многие годы ее взгляд оживает, видя вернувшегося солдата. Они еще не вместе, чтобы обнять друг друга, одному из них нужно перейти реку – и хочется верить, что это не река Стикс в подземном царстве Аида, и что они стоят на разных берегах не потому, что ждут Харона...
Анатолий Гуревич
с супругой Хильдой Кастен
После окончания Второй мировой войны Анатолий Гуревич сумел вернуться к творческой деятельности, став с течением времени одним из ведущих театральных художников в Израиле. Он выполнил эскизы декораций и костюмов для многих драматических и хореографических постановок; среди коллективов, с которыми он сотрудничал, были театры «Габима» (там он оформил спектакли «Умный Натан» и «Мир, мир, а мира-то нет»), «Охель», «Метате», Израильский балет, хореографический ансамбль «Инбаль» Сары Леви-Таннай и другие. Его последней работой в театре стала пьеса «Дом на улице Шенкин», поставленная в 1986 году в театре «Габима» его сыном от короткого первого брака с балериной Хильдой Кастен (1917–2001) Михаэлем Гуревичем, одну из главных ролей в которой сыграла вторая жена художника и мать его младшего сына Эяля актриса Ривка Гур. А.А. Гуревич также был одним из создателей первого в Израиле кукольного театра «Бубонит», где в 1969 году была поставлена его пьеса «Приключения Гидеона и Руфи в космосе».

Работая в театре, художник вынужден следовать тому, что диктует ему режиссер-постановщик и административное руководство, вечно озабоченное задачей снижения стоимости производства костюмов и декораций. Поэтому собственные живописные произведения А.А. Гуревича говорят о его искусстве несравнимо больше, чем театральные проекты. Произведения эти, однако, остаются почти не известными широкой публике, ибо ни в одном из израильских музеев его персональные выставки, к огромному сожалению, никогда не устраивались. А.А. Гуревич навсегда остался частью культурной среды, сформировавшейся в Веймарской Германии, в мейнстрим искусства израильского так и не влившись, пусть даже за его многолетнюю театральную деятельность муниципалитет Тель-Авива присвоил ему звание почетного гражданина города. О том, что его студия была своего рода островком итальянского неореализма в центре Тель-Авива, еще не застроенного высотками и сохранявшего средиземноморский колорит, вспоминает и Ури Холландер – ныне известный поэт и культуролог, в конце 1980-х – начале 1990-х годов вместе со своим братом бравший у А.А. Гуревича уроки рисования, сохраняющий память о нем и пропагандирующий его творческое наследие.

Анатолий Гуревич – Бродячая труппа, 1975
(бумага, пастель, уголь, 50х35 см)

Стиль Анатолия Гуревича можно охарактеризовать как жесткий и сдержанный магический реализм. Персонажи на его полотнах, тщательно выписанные, всегда компактно сгруппированы и очерчены резкими, четкими линиями, они молчаливы и статичны, причем почти на каждой картине один из ключевых персонажей изображен спиной к зрителю, который, таким образом, лишен возможности видеть его (или ее) глаза. Ощущение единения персонажей достигалось противопоставлением им окружающей среды и наполняющих ее предметов. Как и в работах художников, которых принято относить к «Новой предметности», люди на картинах А.А. Гуревича зачастую сами выглядят как объекты, окруженные другими объектами.

Анатолий Гуревич – Возвращение с войны
(холст, масло, 35х27 см)
Анатолий Гуревич – На необитаемом острове, 1978 г.
(холст, масло, 50х41 см)
При создании своих работ А.А. Гуревич нередко использовал куски ткани, провода, фрагменты сеток и всевозможные мелкие предметы. Мир, который он создавал в работах, выполненных с использованием этих материалов, отражал идею беззащитности, сиротства современного человека и его постоянный страх перед гибелью. Тем не менее, даже в этих работах присутствовала искра надежды на спасение, которая пробивалась сквозь тьму и мрак обреченности. Однако большинство его картин все же созданы в традиционной технике – маслом на холсте или на картоне, а графические работы – углем, акварельными красками и карандашами.
Сын художника
драматург и режиссер
Михаэль Гуревич, многолетний
художественный руководитель
иерусалимского театра «Хан»
Исключительный рисовальщик и прекрасный колорист, А.А. Гуревич на всём протяжении своего творческого пути сохранил свою филигранную технику. К большому сожалению, А.А. Гуревич не датировал свои работы, а если и давал им авторские названия, то они нигде не зафиксированы; в буклете, изданном к его последней выставке (она прошла посмертно весной 2015 года в Герцлии), репродуцированные картины не подписаны. Не существует ни одного альбома или каталога его художественных произведений, нет посвященных ему прижизненных искусствоведческих работ, а здание на улице Мазе, дом 9, в Тель-Авиве, где находилась его студия, прошло процесс кардинальной реконструкции, в ходе которого от этой студии не осталось ничего, кроме воспоминаний тех, кто в ней когда-то бывал. Всё это чрезвычайно затрудняет изучение его творчества.
Анатолий Гуревич, 1970-е

По свидетельствам тех, кто его знал, А.А. Гуревич был человеком экзистенциально очень одиноким (неслучайно оба его брака не выдержали испытание временем), и одно из его полотен – его можно было бы назвать «Остров одиночества» – кажется особенно автобиографическим в этой связи. На нем изображен старец в лодке, примостившейся на возвышении маленького острова и нагруженной домашней утварью – здесь можно увидеть гору коробок, напольные часы, даже манекен для женской одежды – все это кое-как прикрыто покрывалом; здесь же сидит сам седобородый хозяин. Прислонившись к выщербленному борту лодки, он погружен в полусон- полудрему, подперев подбородок рукой. Островок со всех сторон окружен морем – вода простирается до самого горизонта, лишь вдали видна одинокая скала, поднимающаяся над поверхностью, молчаливая и безжизненная. Старик совершенно один среди домашнего скарба, у борта лодки – крошечный белый домик с глубокой трещиной, за ним – полуразрушенная каменная стена. На острове нет ни единой травинки – только два обломанных сухих ствола торчат из земли. Все это – и обветшавший, опустевший дом, кажущийся таким крошечным и тесным, и эта нехитрая домашняя утварь под покрывалом, весь этот безжизненный островок – и есть весь мир этого человека, проводившего в мир иной многих из своих близких, и фактически забытый теми, кто еще жив. А часы с серебряным циферблатом над его головой неумолимо отбивают время, которого у него – даже на этом островке – остается все меньше и меньше...
Анатолий Гуревич скончался 20 января 2005 года, и картина «Надгробие», очевидно, является его автоэпитафией. Зритель видит на переднем плане напоминающий могильную плиту огромный деревянный помост, лежащий прямо посреди пустыни. Повсюду – и по его поверхности, и по каменистой почве вокруг – разбросаны обрывки бумаги с надписями на иврите, а над передним краем этого помоста поднимается сухой обрубленный ствол с прибитой наискосок палкой-перекладиной, напоминающий крест. Перед плитой, припав к ней, стоит на коленях человек в черном, со шляпой на голове – он сложил руки, будто в молитве, и горестно склонился над могилой. Вокруг – ни единой живой души, всюду поднимаются лишь каменистые холмы, припорошенные песком, и ни один живой росток не прерывает своей искрой их мертвенное молчание, а отливающие серо-буроватой голубизной безжизненные дали под знойным небом простираются до самого горизонта. Оборванный текст на иврите на переднем плане довольно трудно прочесть, но показательно, что самые близкие к зрителю строки – это имя самого живописца и имена его сыновей, Михаэля и Эяля.

Анатолий Гуревич – Эпитафия
(холст, масло)

В конце своего жизненного пути главное, кем видел себя Анатолий Гуревич, – отцом. Его старший сын стал видным деятелем израильской культуры, известным драматургом, главным режиссером единственного в столице страны репертуарного театра, трижды получившим за свои спектакли премии как лучший режиссер года в Израиле, почетным доктором Иерусалимского университета. С точки зрения статуса в мире искусства, он, уроженец Израиля, добился всего того, чего его отцу-эмигранту добиться не удалось. Искусство Анатолия Гуревича еще ждет заслуженного признания.

Анатолий Гуревич – Старый клоун, 1977
(холст, масло)
Анатолий Гуревич – Потоп. Начало, 1980
(холст, масло)
Анатолий Гуревич – После потопа
(холст, масло, 62х40 см)
Анатолий Гуревич – Остров одиночества
(холст, масло)
Анатолий Гуревич – Последнее путешествие, 1974
(холст, масло, 65х45 см)
Анатолий Гуревич – Человек, потерявший свое лицо
(холст, масло, 34х27 см)
Анатолий Гуревич – Несмотря ни на что, свободны
(холст, масло, 31х25 см)
Анатолий Гуревич – В лодке
(холст, масло, 60х81 см)

Глава из альбома-монографии "Сюрреализм после Холокоста: искусство выразить невыразимое. Художники восточноевропейской еврейской диаспоры в Израиле" , изданной Еврейским обществом поощрения художеств в 2019 г.

 




НОВЫЕ АВТОРЫ